Искусство-вещь вполне бесцельная. Но, может быть, более здравой цели у человечества и вовсе не существует...

Ваш самый известный фильм «Асса» в свое время имел огромный успех и почти сразу был признан культовым. Чтобы сегодня произвести тот же эффект на сознание масс, какой надо снять фильм?

— Не нужно даже пытаться. Тех людей, которые в восьмидесятые смотрели «Ассу», сейчас нет. Сегодня есть очень большая, довольно хорошая, но новая видоизмененная категория зрителей, которых не удовлетворяет то, что мы называем «коммерческой продукцией». Вот последнее время все друг дружке говорят: «А ты посмотрел «Аватар»? Обязательно посмотри «Аватар»!» А другие: «Да брось ты, не теряй время!» Это просто мультипликация, какую еще в сталинские времена долбили, только теперь это «мультипликация в очках». Но дело даже не в том, удовлетворяет эта продукция зрителя или нет. Просто уже народилась и какаято другая категория зрителя, которая расположена к картинам Хлебникова, которая понимает, что жив и здоров режиссер Герман-старший. Они же ищут на «Горбушке» призрачный фильм «Анна Карамазофф» Рустама Хамдамова. Это люди совершенно другие, и их, повторяю, довольно много. И все же они другие. Совсем не те, которые смотрели первую «Ассу». Поэтому на такой массовый успех, какой был у первой «Ассы», рассчитывать сегодня не приходится, да и не нужно.

На что же рассчитывать современному российскому кинематографу?

— Если мы говорим о кино как о коммерческой категории, то здесь нужно рассчитывать на многообразие подходов к зрителю. Подобная схема была при советской власти. Тогдашний министр кинематографии Филипп Тимофеевич Ермаш планировал работу таким образом, что все категории потенциальных зрителей в конечном итоге находили на экране свой фильм и свой интерес. Было во всем этом какоето дикое, почти придурочное разнообразие. Сергей Федорович Бондарчук, до пустим, снимал «Ватерлоо» или «Войну и мир» – это смотрели миллионы и миллионы патриотически настроенных зрителей. Евгений Матвеев с дикой страстью снимал фильмы о том, что ради любви он готов положить партбилет на стол, – и это смотрели другие, на то настроенные люди. В это же время Гайдай делал такие картины, на которые выстраивал ся в очередь весь советский народ. Отар Иоселиани снимал то, что смотрел очень и очень определенный тип советского интеллектуального зрителя. А Тарковский снимал картины, так тогда думали, уже совсем для немногих. Но все это вместе покрывало огромное пространство потенциального зрителя. И это пространство имело колоссальную коммерческую отдачу.

Ваш однофамилец Владимир Соловьев в интервью на вопрос: «Изменились ли в последнее время морды олигархов?» – отвечает: «У некоторых встречаются и лица, но все зависит от бизнеса». Какое у Вас отношение к российской бизнес-элите?

— Разнообразное. Очень даже хитроумная и совсем непростая конструкция – российская бизнес-элита. И о какой-то общей «морде» российского олигарха говорить совершенно немыслимо и невозможно. Потому что несправедливо. Конечно, во мне трудно признать апологета русского олигархического капитализма, но у меня никогда не возникало желания окрестить «мордами» новых русских олигархов. Олигархическое сознание – это вполне живая субстанция, хотя бы потому, что человек с мертвым тупым сознанием никогда бы не смог стать олигархом. Мозгов на это не хватило бы. Я думаю, что медленно, но тоже будет меняться и новое олигархическое сознание. В худшую сторону ему меняться некуда, поэтому вынужденно оно будет меняться в лучшую. Олигархи, конечно же, не могут не понимать, что немыслимые зигзаги судьбы поставили их в такое положение, когда они просто вынуждены взять на себя ответственность за то, какой будет эта страна. А для того чтобы иметь страну «с человеческим лицом», нужно всерьез и надолго вкладываться и в обра зование, и в культуру, не ожидая в каких-то случаях и сиюминутной финансовой отдачи. Иногда это нужно делать даже вопреки собственным вкусам. Вкус же – дело наживное, его все-таки можно воспитывать. Вот я, например, общаюсь и даже дружу со многими олигархами. Замечаю интересные метаморфозы: теперь, скажем, довольно модно брать консультантов, которые могли бы толково объяснить и показать, что такое хорошо и что такое плохо в мировой культуре. И почему то, скажем, – хорошо, а это – уже плохо. Садятся в самолет, летят, допустим, во Флоренцию, там посещают с десяток галерей. И потом хочешь не хочешь уже просто сам глаз время от времени потребует свидания с каким-нибудь Леонардо да Винчи, а вовсе не только с товарищем по разбою в каком-нибудь дальнем районе Восточной Сибири. Другие, таким образом, возникают потребности. Я думаю, олигархическое сознание вполне подвижно и оно наверняка будет как-то меняться. Официальной идеологии у нас в стране сейчас нет, но каждая крупная компания формирует свою идеологию, в которой определен стиль поведения.

Появляются такие архетипы, как «человек из Газпрома» или «человек из ФСБ». Это что-то новое?

— Да нет, не думаю, что очень уж новое. Корпоративное сознание – это все-таки наследие Совка. Сотрудники КГБ, например, тоже любили собраться вместе и, может быть, даже дружно пристрелить кого-нибудь. В России как-то так принято считать, что, если однажды напиваешься вместе, то назавтра обязательно повышается трудоспособность коллектива. От призрачного чувства общего похмелья. Но все это, ей-богу, обманчиво, никакого сближения на самом деле не происходит, и все это прекрасно понимают. Однако выпить вместе все-таки любят.

Вы могли бы снять фильм для какой-нибудь «корпорации»?

— Мне таких заказов пока не поступало. А на самом деле, что же тут ужасного? Какой-нибудь «корпоративный заказ» может быть очень даже интересен. Говорят, «Крестный отец» Копполы был снят по заказу американской мафии. Образцовый корпоративный фильм.

А как Вы относитесь к халтуре?

— Когды ты берешься просто за халтуру, то в голову, несмотря на это, как-нибудь случайно может прийти даже чтото очень толковое. Вот, например, я когда-то начал снимать картину «Сто дней после детства» только как халтуру про пионеров, в связи с тем что меня по профнепригодности отовсюду выгнали – и из кино, и с телевидения. Такая вот была у меня халтура.

В Вашей фильмографии около 20 картин. Съемка фильма – это создание команды единомышленников. Бизнес тоже пытается создавать команды. Поделитесь своим опытом, каким образом Вы набираете людей?

— Да это тоже совсем не «корпоративная» история. В общем, и нет у меня какихто специальных методов и приемов. Нужные люди как-то сами по себе материализу ются из воздуха. Хорошие и дееспособные съемочные группы складываются по какимто вполне неопределенным общим интересам и определенному взаимопристрастию, а вовсе не по продуманной корпоративной стратегии. Искусство – вообще вещь вполне бесцельная. Но, может быть, более здравой цели у человечества и вовсе не существует.

Актеры тоже, получается, – Ваши «подчиненные». Как Вы проводите кастинг на роль?

— Да нет у меня никаких кастингов. Когда я еще пишу сценарий и вдруг начинаю предполагать, что какую-то, скажем, роль может одновременно, например, сыграть Люба, Глаша или Маруся, значит, у меня в голове явно что-то не сложилось. Уже на уровне сценария точно знаешь, что Любу будет играть только Люба, а совсем не чем-то похожая на Любу актриса. Был когдато такой актер по фамилии Масоха. Он играл всегда каких-то мерзавцев, фашистских прихвостней, полицейских и вообще всяческих подлецов. Очень определенное и очень редкое было у него амплуа. Но Масоха любил выпить. И вот одна съемочная группа отправляет в актерский отдел такую телеграмму: «Шлите актера лицом Масохи, но не Масоху».

А как правильно расставаться с людьми?

— Лучше вообще не расставаться с теми, кто тебе близок и даже просто нравится. К сожалению, не получается ни в коем случае продлевать союзы искусственно. Иногда ты вдруг понимаешь, что все там себя изжило и, увы, закончено. У меня в жизни был такой трагический случай. Я сделал несколько картин с изумительным композитором, может быть, даже самым лучшим мелодистом советского кино Исааком Иосифовичем Шварцем. И вот во время съемок фильма «Чужая белая и рябой» я вдруг почувствовал совершенно неожиданно для себя, что работать нам с Исааком Иосифовичем больше не надо. Я попадаю в какой-то замкнутый порочный круг самоповторений. Но, конечно же, я не мог этого вслух произнести. Когда я монтировал «Чужую белую и рябого», то слабовольно для начала ставил музыку Баха, Перголези, Шостаковича, с тем чтобы потом все-таки поставить музыку, которую пишет Шварц. И он написал очень хорошую музыку, но картина от этого сразу приобрела какой-то пионерский, что ли, характер. И этот тяжелый разговор состоялся. Но поскольку мы оба были совсем не идиотами, то мы оба понимали, что на самом деле не просто разговор состоялся, а состоялось все то, о чем мы беседовали в течение этого разговора. Исаак забрал свою музыку, а я оставил в фильме Баха и Перголези.

Профессия режиссера – это тяжелый труд и постоянные «нервы». Как быть со стрессами: переживать их или избегать?

— Наверное, нужно стараться избегать стрессов. Особенно по поводам, которые всех как бы волнуют, а тебя, ты знаешь, вовсе и не должны волновать. Наверное, в этом какаято мудрость. Или, скажем, просто зрелость. Я иногда смотрю по телевизору какую-нибудь жаркую дискуссию, неважно про что: какие-то взрослые люди брызжут слюной, орут друг на друга по совершенно кретинскому поводу, переживая при этом вполне идиотский «стадный стресс». Хотя бывают, конечно, и действительно серьезные неуправляемые ситуации, когда на тебя обрушивается колоссальная энергия невыдуманного стресса. И если такого рода стрессы тебя покидают, то твоя жизнь на этом кончается. Эти стрессы необыкновенно важны для жизни сознания. Но каждый человек должен сам для себя определить сущность любого стресса.

Руководитель компанииэто режиссер и актер в одном лице. Как Вы используете свои актерские способности в отношении сотрудников?

— Да, в общем, никак. Я стараюсь сознательно не проявлять в этом деле никаких актерских способностей. Другое дело – режиссура. Это такая профессия, в которой жизненно необходимо умение врать. Не врать даже, просто искусно скрывать свои подлинные чувства и мысли. Бывают дни, когда слова правды не говоришь. И не потому, что ты по природе врун, просто бывают такие режиссерские ситуации, когда эта самая «правда» просто губительна.

После просмотра фильма «Летят журавли» в 13 лет Вы твердо решили стать режиссером. И впоследствии действительно им стали. А могло бы это остаться лишь детской мечтой?

— Вообще я не люблю самого слова «мечта». Слово, по-моему, довольно ничтожное и расслабленное. Если тебе чего-нибудь действительно хочется, то нужно не мечтать, а что-то делать. Начинаешь мыслить конструктивно – резко включается изворотливость мозга, включается энергия. Ни к каким мечтаниям расслабленности это не имеет никакого отношения.

Помимо того, что Вы сценарист и режиссер, Вы еще и продюсируете свои фильмы. Как Вам удается сочетать трезвый взгляд продюсера и полет фантазии режиссера?

— Настоящими продюсерами картин при советской власти на финансовом уровне было государство, а на уровне собственно художественного продюсирования – сам режиссер. Было важно, получив государственное финансирование, четко, ясно и продуктивно это финансирование использовать. Про советское кино можно говорить многое и разное, но это было очень хорошее профессиональное кино. В частности, оно воспитывало в режиссере продюсера. В частности, и я был, конечно, продюсером всех своих картин. Я должен был просчитать все, в том числе и за сколько денег, и в какие сроки все это может произойти, и никто этого не мог сделать, кроме меня.

Хотели бы Вы открыть какой-то свой «некиношный» бизнес? Ресторан, например, или клуб?

— Да нет. К тому же такого рода бизнес среди людей свободной профессии как-то слегка скомпроментирован, что ли. Я, например, имел счастье шапочно, конечно, но все-таки быть знакомым с Феллини, который просто обожал есть и пить. И он как-то сказал: «Всю жизнь мечтаю открыть свой собственный ресторан, но знаю такое количество чужих хороших...» И вот еще одна история на ту же тему. Есть у меня друг, замечательный грузинский актер Вахтанг Кикабидзе. Он открыл в Москве шикарный ресторан, пригласил меня на открытие. А когда провожал меня, то сказал: «Завтра позвони, пойдем в одно место и там поедим как следует».

Вам когда-нибудь предлагали сниматься в рекламе, быть лицом известной марки?

— Я уже не помню, что-то, помоему, предлагали, но никогда не совпадали графики. Помню, по всей Японии висела замечательная реклама виски «Сантори». Рекламой этой марки был американский актер и режиссер Орсон Уэллс. Он висел на стенках домов по всей Японии, курил сигару и пил виски, которые он действительно любил. Почему бы не сняться в такой рекламе? Это даже не столько реклама, а своего рода исповедь. Вроде как рекламный вариант фильма «Зеркало».

По статистике, половина россиян совершенно не знают, что они будут делать даже в ближайшие дни. Какие у Вас взаимоотношения со временем? Вы живете сегодняшним днем или тщательно планируете свою жизнь?

— Вы задаете такие вопросы, на которые не знаешь, как и ответить. Живу я разнообразно, то планирую, то посылаю все на хрен. Но последнее – все-таки редко. Ну как можно жить сегодняшним днем? Хотя хорошо бы. Если у меня, например, на реализацию замысла по «Анне Карениной» ушло 15 лет. Я человек редкого упрямства, иногда даже сам себе по этому поводу удивляюсь. Возникает такой крутой «бред навязчивых состояний». Но без этого бреда искусство не существует вообще. Я очень ценю в себе «бред навязчивых состояний». А моя повседневная «обычная» жизнь сильно связана с «необычной». Так получается, что когда я начинаю снимать, то образуются какие-то новые интересы, ситуации. Возникают в жизни новые живые люди. Так и образуется жизнь – как некий вспухший комментарий к «бреду навязчивых состояний». Все вместе как-то немыслимо растянуто во времени, а с другой стороны, иногда сконцентрировано в каких-то минутах, секундах. Наверное, оба эти состояния нужно уважать. Во всяком случае, относиться очень разумно – и к планированию «на века», и к тому, что предстоит сделать в ближайшие 20 минут.

Кинематограф – довольно молодой вид искусства. Каким образом, Вы думаете, в будущем изменится кино?

— Кино, мне кажется, – это визуальное искусство с постоянным использованием новых и новейших технических средств. Технические средства для поэта или живописца известны уже тысячи лет, и меняются они крайне щадяще, иногда веками вообще не меняются. Кинематограф, конечно, живет по совсем иным законам. Меняется, в частности, и визуальное сознание, которое, хочешь ты того или не хочешь, все-таки все время приводишь в соответствие с последними достижениями техники. Сейчас, допустим, появляется много картин в 3D. Сидишь как дурак в казенных очках и думаешь, ну неужели для этого удовольствия нужны чертяки с других планет. Мне кажется, замечательным фильмом 3D было бы «Зеркало» Тарковского. Очки все-таки концентрируют внимание.

Все сейчас подводят итоги не только 2009 года, но и целого десятилетия, называя этот период «золотым». Как бы Вы охарактеризовали нулевые годы?

— Ничего такого уж «золотого» я в них не вижу. И вообще, трудно доверять юбилеям, какому-то таинственному счету на десятилетия. Да нет, все-таки нет у меня никаких итоговых ощущений от этого последнего десятилетия. Вот действительно «золотое» десятилетие – так это период в жизни каждого человека от 12 до 22 лет. Дальше все же идет лишь длинный развернутый комментарий к этим «золотым годам». Все, что понял в «золотое» десятилетие, то и будет у тебя в жизни. После 22 лет, по сути, уже ничего не соображаешь. И это «золотое» десятилетие бывает у каждого. Важно, как ты этим воспользовался, и вообще, воспользовался ли как-нибудь. Но всем Господь Бог дает это.

Что Вы пожелаете нашим читателям?

— Наверное, Вы имеете в виду пожелания в связи с наступившим новым годом? «Все врут календари!» Это кто написал? Пушкин? Фонвизин? Грибоедов? Не помню. Но кто-то из несомненно умных людей. А вот внутренний календарь человека – это вещь все-таки важная. Я желаю, чтобы у каждого человека был настоящий, нелживый, с самим собой согласованный, внутренний календарь.

Беседовала Марина Москвина.

Фотографии: Стас Полнарев, личный архив Сергея Соловьева и студии «Линия кино»