Российские архивы: проблемы доступа и использования

В. П. Козлов, член-корреспондент РАН

Должны ли мы на общий суд
Тащить все зло,
Иль чтоб, по-старому, под спуд
Оно легло?
Народу грамотность — вредна
Или добро?
В семействе женщина — жена?
Или ребро?
Созрел ли к пище каждый рот?
Да или нет?
Так вопрошает каждый год семь тысяч лет

Доступ к архивным документам и их использование — это точки, в которых сталкиваются государственные, корпоративные интересы и интересы личности, общества. Точки наиболее болезненные, потому что далеко не всегда «интересы» той и другой стороны могут быть подкреплены нормами закона в силу их неизбежной субъективности и почти повсеместного несовершенства. По этой причине конфликт пользователей архивной информацией и их распорядителей-архивистов неотвратимо неизбежен, почти всегда располагаясь между двумя пониманиями доступности архивов: все тайное должно быть или стать через какое-то время явным, и ставшее явным тайное может принести вред государству или личности.

Архивная информация — мощнейший политический ресурс, даже тогда, когда он лишь внешне придает силу доказательности в различных политических коллизиях. Ее использование либо сокрытие в равной мере могут стать инструментом манипуляции общественным сознанием кратковременного или долговременного действия. Всего лишь два примера, связанных с действием этого фактора. В начале XVIII в. по распоряжению Петра Великого был изготовлен незатейливый документ-фальшивка «Соборное деяние на мниха Мартина Арменана», направленный своим содержанием против раскольников (в нем повествовалось, как еще в XIII в. православный церковный собор, собравшийся в Киеве, осудил некоего «расколоучителя за ересь, похожую на веру раскольников). Фальшивка была разоблачена почти немедленно, но в официальной церковной жизни оставалась вплоть до 40-х годов XIX в. в качестве важного оружия борьбы с расколом. И лишь в 40-х годах она была изъята из обращения и фактически оставалась засекреченной до 1917 г. Другой пример из церковной истории. Почти 700 лет в ватиканском архиве был недоступен и считался по этой причине «пропавшим» т. н. Шинонский список — протоколы допросов членов Ордена тамплиеров, большинство которых были потом казнены. Несмотря на то что за много лет до этой находки храмовники были оправданы папой Климентом V, официальная католическая церковь не спешила обнародовать Шинонский список, в том числе опасаясь имущественных претензий наследников Ордена. И только в 2001 г. документ стал доступен и затем даже издан тиражом в 799 экземпляров .

Обычно проблему использования архивных документов понимают и трактуют, прежде всего в СМИ, как проблему доступа к ним, имея в виду при этом почему-то доступ только к засекреченным материалам. Использование архивных документов как раскрытие, получение возможности знакомства с закрытыми документами, безусловно, важно. Но только этим проблема не ограничивается. Не менее важны, а подчас определяющими являются иные аспекты доступности — наличие инфраструктуры хранения и поиска архивной информации. Это четвертый фактор использования архивных документов.

Тем не менее использование архивных документов, понимаемое прежде всего как доступ, а доступ, трактуемый как ограничение на использование, равно как и снятие такого ограничения, является одной из существенных проблем мирового архивного дела. Попытаемся дать беглый обзор решения этой проблемы в современном мире.

В 1994 г. в Международном совете архивов (МСА) и ЮНЕСКО возникла идея усилиями историков, специалистов в области информационного права и архивистов разработать некий общий для стран Европы стандарт доступа к архивам с целью достичь радикальных изменений в этом наиболее больном и деликатном вопросе архивного дела и общественного бытия .

По поручению МСА член его Юридического комитета француз Эрве Бастиан подготовил самый первоначальный вариант документа, названный «Рекомендации для выработки минимальных стандартных правил доступа к архивам». Этот многостраничный и очень интересный документ потребовал бы и очень пространных комментариев. Применительно к теме настоящей главы мы остановимся лишь на нескольких его важных положениях.

Они предельно просты и, уверен, окажутся несколько неожиданными для российских читателей, поскольку невольно доносят малоизвестную в России западноевропейскую систему доступности архивов.

Первое. Бастиан говорит о существовании нескольких различных принципов ограничения доступа к любым архивным документам, существующих в ряде европейских стран. Один из них предполагает «ограничительную дату», до которой все архивные документы не могут быть доступны. Другой провозглашает доступность всех архивных документов по истечении определенных сроков со времени их создания — 20, 30 и более лет. Третий утверждает доступность всех архивных документов с момента их поступления из учреждений-фондообразователей «на хранение в архивную службу».

Второе. Бастиан признает необходимость в отношении определенных категорий архивной информации существования т. н. специальных сроков ограничения доступа — до 30 или даже более лет. «Каково бы ни было желание государственных властей или администрации, — пишет Бастиан, — открыть документы, следует поддерживать хрупкое равновесие между демократической волей к доступу к механизмам государственной деятельности и необходимостью сохранить часть тайны, защищая не только некоторые высшие интересы государства, но и разные личные свободы». Конкретизируя их, Бастиан дальше пишет, что подобного рода исключения можно объединить в три группы. Первая — «высшие интересы государства, охватывающие, в частности, национальную оборону, внешнюю политику и общественный порядок. Чтобы не создать чрезмерное принуждение по отношению к преследуемой цели, эти категории должны иметь в виду перечни ограничиваемых документов, а не совокупность архивов, произведенных тем или иным организмом таким образом, чтобы «чувствительные» учреждения — наподобие полицейских служб — не смогли избежать целиком общепринятого срока доступа, охраняемого нормами общего права». Следующую категорию документов, в отношении которых, по Бастиану, следует продлить сроки ограничения доступности, он определяет как отражающие «личные интересы частных лиц в отношении их юридического положения, здоровья или наследственного состояния». И, наконец, по мнению Бастиана, еще одна группа документов, доступ к которым должен быть ограничен сверх 30 лет, это материалы, зафиксировавшие «промышленные и торговые интересы».

Третье. Бастиан, исходя из провозглашаемого им «принципа пропорциональности» полагает, что ограничения на доступ, о которых он говорил, могут быть «компенсированы» принципом «исключительного разрешения на доступ к закрытым документам», т. е. доверительным доступом определенных категорий пользователей к закрытой архивной информации.

Четвертое. Бастиан не осуждает принципа «исключительного разрешения», или, по-нашему, доверительного доступа. Бастиану это кажется вполне естественным явлением, как в случае, когда в лаборатории «А» открывается некое физическое явление, могущее принести важные результаты для обороны конкретной страны и потому становящееся недоступным для лабораторий «Б», «В» в других странах. Поэтому, беспокоясь о возможности доверительным пользователям «репродуцировать» для «всеобщего разглашения» ставшие известными им документы или их информацию, Бастиан говорит о необходимости «строго установить соответствующие обязательства архивной службы и пользователя», вплоть до уголовного наказания последнего.

Бастиан в своих рекомендациях был слишком откровенен, и, представляя французскую архивную систему доступа, как мне кажется, очень ярко продемонстрировал ее консервативный характер даже на фоне других европейских систем. И впервые заставил серьезно, без инерции революционности задуматься нас, российских архивистов, над тем, какова же все-таки реальная система доступности к архивным документам в продвинутых европейских государствах.

В самом деле, даже в советские времена мы привыкли к тому, что доступ к архивным документам может быть ограничен только тогда, когда на них стоят грифы секретности, во всех остальных случаях с любым документом, где бы он ни хранился, мог ознакомиться любой пользователь. (Правда, существовал обширный комплекс документов ограниченного доступа без грифов секретности — в основном недоступный с точки зрения идеологических устоев советского общества.) Далее все документы, поступавшие в государственные архивы в советские времена после самого длительного их хранения в ведомственных архивах (до 25 лет), если они не содержали грифов секретности, а их было большинство, автоматически становились доступными пользователям. Не меньше вопросов вызывала формула Бастиана о продлении срока ограничения доступа в отношении документов, касающихся «высших интересов государства, в частности…», — частности указывались вполне конкретно, а что скрывалось помимо этих частностей, оставалось загадкой, равно как и продление сроков доступа к документам, затрагивающим «промышленные и торговые интересы».

«Рекомендации» Бастиана интересны не столько своей консервативностью, или, если угодно, прагматичностью, сколько откровенным отражением реального положения дел с доступом в развитых демократических странах Европы. Вероятно, эта откровенность кому-то показалась неуместной и ненужной.

Именно поэтому на официальных обсуждениях европейских принципов доступа мы могли иметь дело совсем с другим документом.

Если мне не изменяет память, были сформированы три региональные группы европейских стран, как казалось инициаторам, с близким по нормам доступа к архивам законодательством. Российскую сторону в одной из таких региональных групп, в которую вошла, помимо России, Германия, представляли я, историки — академик В. С. Мясников, Н. С. Лебедева, сотрудница Института государства и права РАН И. Л. Бачилло и юрист-консультант Государственной Думы Б. В. Кристальный. Перед каждой из региональных групп были поставлены общие задачи: выявить принципы и практику доступа к архивным документам в соответствующей стране с учетом их законодательства и традиций, выработать единый терминологический инструментарий сферы доступа и сформулировать общие принципы доступа к архивам европейских стран, которые могли бы быть утверждены Комитетом министров Совета Европы.

Региональное заседание группы экспертов России и Германии состоялось в октябре 1996 г. и представляло собой легкий и ни к чему не обязывающий обмен мнениями об идеях, структуре и технике подготовки проекта будущего документа. Однако все же ход обсуждения вопроса выявил достаточно полно всю его остроту и сложность. Тон в дискуссии явно задала немецкая сторона во главе с директором Федерального архива Германии профессором Ф. Калленбергом. Калленберг тезисно обозначил основные проблемы архивного дела Германии, связанные с доступом: наличие разрыва между законодательными нормами и практикой, ведомственное право на принятие решений о доступе к фондам учреждений-фондообразователей, отсутствие правовой ответственности ведомств за сохранность их документов, в том числе имеющих грифы секретности. В своих комментариях Калленберг поставил и еще одну, имевшую актуальное значение и для России, проблему, предложив для ее разрешения своего рода теорию «доверительной пары: «архивист — пользователь». Суть теории сводилась к тому, как в общем контексте демократического разрешения вопросов доступа в Германии, предусматривающего сокращение ограничительного срока вообще и тем более в отношении государственных и личных фондов деятелей фашистского рейха, решать тот же вопрос в отношении архивов ГДР. По мнению Калленберга, подобную коллизию невозможно включить в качестве разрешающей ее нормы в общеевропейский стандарт доступа. Она, по мнению Калленберга, должна быть предметом «особой ответственности» архивистов.

Для российских экспертов неожиданной стала злая оценка Калленбергом ситуации с доступом к архивным документам в Скандинавских странах, в частности в Швеции. Калленберг прокомментировал хорошо известную ситуацию в этой стране, законодательство которой не предусматривает вообще никакого ограничительного срока доступа к административной документации. Однако в реальности, говорил Калленберг, «нулевой» срок ограничения доступа относится к документам, которые поступили в государственный архив из ведомств. На практике же такие документы могут поступить в этот архив и через пятьдесят, и через сто лет. Это, справедливо отмечал Калленберг, на самом деле является «ложной либерализацией» доступа к архивным документам, особенно если учесть, что для текущих ведомственных архивов в Швеции, к которым в принципе имеет право обратиться любой гражданин, доступ все равно ограничен на основе «каталога исключений закрытой информации» «невероятной толщины».

Большой интерес для участников дискуссии представляла подробная информация о работе Федерального уполномоченного по документам Службы государственной безопасности бывшей ГДР («Штази»). Приблизительно за пять лет его деятельности было получено свыше 3,4 миллиона запросов на ознакомление с документами со стороны частных лиц, интересовавшихся, были ли они охвачены «Штази», и запросов от различных организаций, проверявших, были ли их сотрудники агентами «Штази». Германские коллеги сообщали, что правовая основа доступа к архивам «Штази» решена, однако технически из-за неупорядоченности материалов это сделать подчас бывает очень сложно.

Российские эксперты, как кажется, удивленные неожиданной откровенностью германских участников встречи, пытаясь понять их настрой, также старались внести свой вклад в решение проблемы. Мясников предлагал в проект стандарта внести, например, положения о том, что пользователь архивов не только должен иметь право доступа к ним, но и нести ответственность за их использование, а также ограничить доступ к архивам случайных лиц. Соглашаясь с ним, Лебедева утверждала, что официальная публичная деятельность человека автоматически должна означать рассекречивание всех документов, связанных с ней.

В январе 1997 г. в Страсбурге региональная группа экспертов уже имела возможность обсудить первый вариант задуманного стандарта вместе с представителями других региональных групп. В предисловии к подготовленному документу признавалось, что запутанность и противоречивость внутринационального законодательства стран Европы, различия в межгосударственных нормах доступа «делают иллюзорной любую попытку» унифицировать нормы и правила доступа к архивам для всех европейских стран. Но некоторые из них, говорилось в рекомендациях, все же необходимо попытаться сформулировать, исходя из идеалов демократии и норм морали. Кроме того, в проекте по нашему предложению была сформулирована чрезвычайно важная и актуальная для бедных стран Европы мысль. Суть ее заключалась в том, что как бы либеральны ни были принципы и правила доступа, установленные в законах, «доступ к документам принципиально зависит от оборудования и от человеческих и финансовых ресурсов, которыми располагают архивы… Если бюджет государства не обеспечивает работу государственных архивных служб, то бесполезно устанавливать в законе правила доступа, поскольку соответствующие меры не могут быть осуществлены».

Первый всеобщий принцип, провозглашавшийся в проекте, касался равенства доступа к архивам любой страны ее граждан и граждан других стран.

Второй всеобщий принцип — равенство доступа любого пользователя к любым архивам конкретной страны. Однако авторы документа отчетливо понимали нереальность подобной нормы. Во-первых, признавали они, в странах с федеративным устройством в соответствии с конституционными нормами в отношении доступа к архивам могут быть разные права на федеральном уровне и на уровне субъектов федерации. Во-вторых, очень трудно, констатировали они, добиться единых стандартов доступа в государственных архивах и в ведомственных архивных службах соответствующей страны. Им в силу этих двух причин в обсуждавшемся документе признавалось полезным «порекомендовать… примириться с двумя противоречивыми демократическими императивами в соответствии с возможностями, которые дают им их конституционные нормы».

Третий всеобщий принцип, который попытались сформулировать авторы проекта, имел вполне здравый смысл. Проект предусматривал свободный и бесплатный доступ к научно-справочному аппарату, к документам государственных архивов и в то же время провозглашал установление платы и «вознаграждения» за «ценные дополнительные услуги» — изготовление и удостоверение копий архивных документов, использование аудиовизуальных средств, компьютеров «или другого оборудования», право государственного архива на получение прибыли от публикации хранящихся в нем документов, оплату стоимости читательского билета.

Четвертый всеобщий принцип касался частных архивов, в отношении которых проект предлагал использовать «убеждение и поддержку» их владельцев в отношении соблюдения трех предшествующих принципов.

Проект далее конкретизировал эти четыре сформулированные всеобщие принципы, исходя из идеи целесообразности «сбалансировать право на исторические знания, защиту государственных интересов в части национальной обороны, внешней политики и общественного строя и обязанность государственных учреждений предотвращать обнародование данных о частной жизни граждан». Проект предполагал три типа ограничения срока доступа к архивным документам. Первый тип — ограничение, преимущественно 30 годами со времени создания, доступа ко всем архивным документам, созданным административными учреждениями и не имеющими каких-либо грифов секретности. Второй тип — ограничение, преимущественно 50 годами, для доступа к архивным документам, содержащим грифы секретности в связи с наличием в них информации дипломатического, оборонного характера и о деятельности по поддержанию общественного порядка. Третий тип — ограничения, преимущественно от 70 до 120 лет с момента «закрытия дела» или с момента рождения человека, в отношении документов, содержащих конфиденциальную информацию («правовые, налоговые или медицинские данные о частных лицах»).

Любопытно, что авторы проекта подчеркивали, что эти три типа ограничительных сроков доступа в равной мере должны касаться документов, как находящихся на ведомственном хранении, так и в государственных архивах. Понимая, что в отношении ведомственных архивов эти ограничительные типы сроков доступа реализовать всегда очень сложно, авторы проекта в специальной статье призывали, чтобы в национальном законодательстве европейских стран передачи документов из ведомственных архивов в государственные архивы производились «нормально, регулярно и в установленные законом сроки» — не позже чем через 50 лет со времени создания документов, «за исключением тех, которые содержат закрытую информацию или сведения о частной жизни».

Следующий, пятый, всеобщий принцип будущего стандарта доступа к европейским архивам, на первый взгляд, носил просто революционный характер. Там говорилось, что созданный в архивах научно-справочный аппарат (НСА) «должен содержать сведения обо всех ограничениях по доступу к описанным в нем документам», с тем чтобы пользователь имел возможность запросить специальное разрешение на изучение засекреченных документов. Однако далее следовала прямо противоположная рекомендация: НСА может быть доступен «при условии, что в нем не содержится информация, подпадающая под действие законов о государственной тайне или защите личных данных».

Шестой всеобщий принцип, заложенный в проекте, легализовывал так называемый доверительный доступ к засекреченным архивным документам на основе специального разрешения и в установленном в каждом государстве особом порядке получения такого разрешения. При этом в проекте стандарта признавалась имевшаяся во многих странах практика реализации такого доверительного доступа. Она существует в двух формах. Первая обеспечивает возможность на основе специального требования рассекречивание соответствующих документов, после чего они становились общедоступными. Вторая предполагает доверительный доступ к засекреченным документам конкретного пользователя, при этом каждый новый пользователь должен вновь получать разрешение на знакомство с ним. Проект содержал рекомендацию предусматривать обе возможности реализации публичности архивного документа — «рассекречивание до установленного ограничительного срока и доступ по специальному разрешению» и в качестве некоего исключения в отношении особой категории документов, содержащих информацию о частной жизни, — доступ к ним с разрешения лиц, которых эта информация непосредственно затрагивала.

Седьмой всеобщий принцип, который попытались закрепить в своем проекте ее авторы, касался обжалования процедуры отказа в доступе к архивным документам и в выдаче разрешения на доверительный доступ. Согласно данному принципу все отказы должны быть оформлены в письменном виде и предусматривать обращение либо в вышестоящее административное архивное или иное учреждение, либо обращение и обжалование в суде.

Читая проект будущих рекомендаций по доступу к архивам европейских стран, российские архивисты в принципе могли быть довольны. Они практически ни в чем не противоречили нашим «Основам законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах», кое в чем явно уступали им в части демократизации доступа к архивам (об этом — чуть ниже). Более того, мы были вправе предполагать, что авторы этого документа могли идти по структуре и идеям нашей большой коллективной статьи, посвященной комментариям «Основ законодательства» и неоднократно публиковавшейся в России . Довольно странно нам было слушать на заседании в Страсбурге и откровенную оппозицию к этому проекту, которую устроили архивисты Франции и Скандинавских стран. Нам этот проект казался нормальным, хотя и не во всем понятным из-за не совсем ясного знания реальной ситуации с доступом в архивах стран Западной Европы. Именно тогда и возникла идея обсудить этот документ в России, чтобы если не сверить, то хотя бы как-то еще раз обозначить, во-первых, ситуацию с доступом в России и других государствах Европы и, во-вторых, отношение к этой ситуации историков и архивистов. Так возникла идея проведения международной научной конференции «Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего», состоявшейся 27–28 ноября 1997 г. в Москве.

Представленный для обсуждения на этой конференции проект «Рекомендаций по стандарту европейской политики в отношении доступа к архивам», разработанный рабочей группой , был в соответствии с практикой подготовки и принятия Комитетом министров Совета Европы подобных документов несколько иначе структурирован в сравнении с первым вариантом. Однако изменения коснулись не только этой внешней стороны.

Во-первых, второй всеобщий принцип доступа — равенство прав на доступ всех категорий пользователей во все архивы страны — был ограничен только государственными архивами, т. е. в соответствии с терминологией документа, архивами, созданными официальными органами власти. Во-вторых, третий всеобщий принцип первоначального варианта — бесплатный доступ к научно-справочному аппарату архивов — был существенно скорректирован: провозглашался бесплатный доступ к документам и научно-справочному аппарату государственных архивов. В-третьих, кардинальные изменения претерпел четвертый всеобщий принцип доступа. Вместо конкретных ограничительных сроков доступа к архивным документам в зависимости от характера содержащейся в них информации новый вариант документа рекомендовал, чтобы законодательство европейских стран предусматривало:

«(а) либо открытие без особых ограничений основной части государственных архивов;
(б) либо общий период закрытия документов, предусматривающий в соответствии с обстоятельствами специальное продление закрытия с целью гарантировать защиту:
(i) первостепенных государственных интересов, особенно в отношении национальной безопасности, иностранных дел и общественного порядка;
(ii) от обнародования информации, касающейся частной жизни граждан».

Новый вариант четвертого всеобщего принципа доступа к государственным архивам европейских стран носил явно более охранительный характер именно в силу своей большей в сравнении с первым вариантом неопределенности, особенно в пункте «а» (что значит хотя бы «основная часть государственных архивов»?).

В-четвертых, претерпел определенную трансформацию пятый всеобщий принцип доступа. С одной стороны, он теперь предусматривал равные права любого пользователя на получение доверительного доступа, что абсолютно нереально для иностранных пользователей, а с другой — исключал право пользователя на постановку вопроса о рассекречивании документов ранее установленного срока их закрытого хранения.

Изменился и седьмой всеобщий принцип, предусматривавший конкретные процедуры оспаривания отказа в доступе — в административном порядке или через суд. Теперь всего лишь провозглашалось, что «заявитель должен иметь возможность оспорить отрицательный ответ или аргументы, приведенные в обоснование отказа в доступе».

Давая в целом общую оценку второго варианта проекта рекомендаций, следует, конечно, иметь в виду, что их авторы были просто вынуждены искать некую равноденствующую различных формулировок, которая могла бы удовлетворить все страны Европы с их самыми разнообразными законодательными нормами в отношении доступа к архивным документам. Поиски равноденствующей таких формулировок и привели к тому, что второй вариант рекомендаций оказался более консервативен и менее определенен в сравнении с первым. Однако важно подчеркнуть и другое: авторы не рискнули дать конкретные рекомендации, носящие проверенный опытом практический характер.

На конференции развернулась хотя и не оживленная, но все же дискуссия по представленному документу. В своем вступительном слове Генеральный секретарь МСА Ш. Кечкемети прокомментировал основные положения данного документа в контексте их изменений в сравнении с предшествующим вариантом . В выступлении Кечкемети обсуждаемый вариант как бы подразумевал те нормы, которые обсуждались в Страсбурге: и о сроках ограничения доступа, и о процедуре обжалования ограничения в доступе. Оправдывая произошедшие изменения, Кечкемети говорил: «Установление жестких унифицированных стандартов для архивной сферы невозможно по двум простым причинам: архивы являются организациями, которые сформированы исторически, они имеют определенные традиции, архивы также детерминированы многими связями с другими частями государственной машины, и в определенной степени они являются продуктом деятельности национальных администраций. Поэтому унификация архивной сферы невозможна. Однако основные общие принципы могут быть выработаны с учетом контекста каждой конкретной страны».

Выступление представителя Совета Европы, курирующего сферу архивов, Дж. Витиело содержало любопытную информацию о критических замечаниях в адрес рекомендаций со стороны Швеции, Норвегии и Финляндии. По мнению представителя Финляндии, рекомендации носили слишком запретительный характер. Это мнение Витиело отказался комментировать. Из его выступления следовало, что и Швеция представила «список критических высказываний», на которых он также не счел возможным останавливаться.

Комментарии по поводу рекомендаций других участников дискуссии были очень разнообразны. Начальник управления использования и публикации архивных документов Росархива Т. Ф. Павлова обратила внимание на то, что документ узаконивает существующую в ряде европейских стран практику временного ограничения не только к секретным документам, но ко всем документам вообще. Руководитель архивной службы Финляндии К. Таркиайнен пояснил позицию своей страны в отношении декларации двойственного принципа рассекречивания в рекомендациях. «Я считаю, — говорил он, — что было бы хорошим дополнением к этой статье установить, что только одна из упомянутых альтернатив может применяться на практике в одной стране». Кечкемети вынужден был пояснить в специальной реплике, что это просто «отражает тот факт, что в Европе имеются страны, в которых нет общего периода закрытия, и, наоборот, в других странах этот период используется». В своем выступлении историк Н. С. Лебедева высказала соображение, что для России принятие рекомендаций будет иметь скорее отрицательное, чем положительное значение. По мнению Лебедевой, для комплексов материалов, относящихся к иностранным делам, безопасности и общественного порядка, нужно установить ограничительный срок доступа в 50 лет, после истечения которого эти материалы подлежат автоматическому рассекречиванию либо продлению срока засекречивания на основе жестких и доказательных аргументов.

Сотрудник ВНИИ документоведения и архивного дела А. В. Елпатьевский обратил внимание в своем выступлении на необходимость отделять понятия «секретный документ» и «секретный документ, содержащий государственную тайну», поскольку в ряде стран находящиеся ныне на секретном хранении архивные документы государственной тайны не содержат, хотя процедура рассекречивания для них остается чрезвычайно строгой и ныне требует упрощения.
Директор Института всеобщей истории РАН А. О. Чубарьян в своем выступлении о доступе в российские архивы напомнил о российской ментальности, связанной с тем, что в «России никогда еще никого не призывали к порядку за то, что он что-то запретил», что иногда позволяет российским архивистам действовать в охранительном духе. Мне пришлось сделать реплику в отношении «российской архивной ментальности». «Наверное, — заметил я, — она существует и сугубо в российских формах и проявлениях, но, думаю, что она имеет и интернациональную основу. Потому что с точки зрения этого тезиса трудно объяснить, о какой ментальности может идти речь, когда французские архивисты до сих пор не рассекретили документы правительства Виши» .

Кечкемети тотчас поспешил нейтрализовать мою реплику. Заметив, что по вопросу об открытии архивов правительства Виши во Франции «шли жаркие дебаты в течение многих лет», он не считал это проблемой ментальности, «но только доброй воли политической власти, ее попыткой не создавать трудности, не помещать в контекст проблем Второй мировой войны комплекс внутренних конфликтов Франции». «Мы знаем, — сказал далее Генеральный секретарь МСА, — что имеются административные власти, одержимые культом секретности… однако этот культ секретности не находит большой поддержки в гражданском обществе» .

Круглый стол в рамках конференции закончился одобрением рекомендаций, и Комитет министров Совета Европы 13 июля 2000 г. утвердил «Рекомендации номер Р (2000) 13 Комитета министров странам-участницам по европейской политике в отношении доступа к архивам». В принципе за исключением отдельных нюансов непринципиального характера этот документ оказался очень близким к тому, который был одобрен московской декларацией историков и архивистов на конференции «Историки и архивисты: сотрудничество в сохранении и познании прошлого в интересах настоящего и будущего» . Прямо по русской пословице: «Улица-то прямая, да хата кривая».

В плане дальнейшего рассказа для нас очень важно акцентировать внимание на разработке и принятии этих рекомендаций и всех тех дискуссий, которые шли вокруг них. Важно по двум обстоятельствам. Во-первых, интересно представить, в какой степени доступность российских архивов сегодня соответствует общеевропейскому стандарту доступа к архивным документам. Во-вторых, не менее любопытно напомнить в сопоставлении с этим стандартом сам процесс поиска в России норм, механизмов и процедур доступа к архивным документам, соответствующих представлению о демократическом обществе.

Но сначала немного истории. В 1918 г. бывший матрос-балтиец Н. Маркин, назначенный после октября 1917 г. секретарем наркома иностранных дел, издал секретные договоры России с рядом европейских государств рубежа ХIХ–ХХ вв. о разделе сфер влияния. Тогда многим этот необычный шаг показался символом новой политики, предвестием открытости российских архивов. И действительно, нечто подобное вскоре произошло. Ранее недоступные материалы департамента полиции, других органов политического сыска Российской империи, документы царской семьи уже в 20-е годы начали широко вводиться в общественный оборот, создав возможности для, например, начала издания одной из крупнейших документальных серий «Восстания декабристов».

Новой власти, заявившей о разрыве с прежней государственностью, было легко раскрывать тайны, за которые она не несла ответственности ни перед собственным народом, ни перед мировым сообществом. Но эта же новая власть начала создавать свои тайны и прятать их на полках архивов. Процесс оказался столь стремительным и масштабным, что уже к началу 30-х годов едва ли не треть всех документов, находившихся в советских архивах, стала практически недоступной. К тому же понятие государственной тайны очень скоро было дополнено понятием тайны партийной, переплелось с ней в тугой узел. В конце 20-х годов советские архивы превратились в своеобразные вспомогательные идеологические учреждения, обслуживавшие марксистскую историографию в ее советском обличье, а также структуры, в функции которых входило содействие оперативно-розыскной и иной карательной деятельности государственного аппарата. Провозглашенный принцип партийности архивоведения и не декларируемый, но строго соблюдавшийся в конкретной деятельности архивов принцип «государственной целесообразности», определили на многие десятилетия практические шаги по обеспечению сохранности, экспертизе ценности архивных документов, их использовании, подготовки и издания НСА, сборников документов.

В 20-х–50-х годах ХХ столетия вопрос о доступности архивной информации был исключен из публичного обсуждения, включая специальную архивоведческую или историографо-источниковедческую литературу. Предметно и в сугубо охранительном духе он ставился в партийно-государственных структурах исключительно в плане применения принципа дозированности предоставления обществу такой информации, обусловленного политическими и идеологическими соображениями. Административно-командная система обеспечивала и в архивном деле проведение этого принципа в жизнь безукоризненно четко.

Однако некоторая либерализация общественной жизни в СССР во второй половине 50-х годов прошлого века неизбежно должна была вынести на повестку дня вопрос о доступности архивной информации. Специальное Постановление Совета Министров СССР от 7 февраля 1956 г. «О мерах по упорядочению режима хранения и лучшему использованию архивных материалов» хотя лишь всего-навсего призывало у «упорядочению» архивных документов, но тем не менее, пусть двусмысленно, но все же нацеливало на их «лучшее использование».

Именно после выхода этого постановления в стране началась масштабная работа по подготовке и изданию путеводителей по архивам, сборников документов. Впервые тогда же в плановом порядке были рассекречены целые комплексы документов, в том числе дореволюционного времени, материалы, подписанные людьми, подвергшимися сталинским репрессиям. Впрочем, слегка качнувшаяся в сторону либерализации стрелка политического и идеологического курса ничуть не затронула фундаментальных принципов политики в отношении доступности советских архивов. По-прежнему отсутствовала правовая база их функционирования, что ничуть не мешало осуществлять скрытое манипулирование архивной информацией.

Новая смена политического курса в середине 60-х годов заморозила, а вскоре фактически вернула в прежние рамки начавшийся было процесс расширения доступности российских архивов.

Продолжение следует