Архивы России в контексте политических событий 90-х годов ХХ в.

Автор: В.П. Козлов

Архивы России в контексте политических событий 90-х годов ХХ в.

В.П. Козлов, член-корреспондент РАН, руководитель Федерального архивного агентства

  1. Архивы и политические коллизии
  2. Россия – правопреемник центральных архивов СССР
  3. Передача в ведение Росархива архивов КПСС
  4. Фальсификация текста письма Тольятти
  5. Комиссия по передаче-приёме архивов КПСС и КГБ СССР

Известно, что везде и во все времена оценки прошлого определялись и определяются политическими пристрастиями, особенно когда речь идет об обывательском восприятии истории. Наиболее ярко такое отношение к прошлому сформулировал советский историк М.Н. Покровский, заявивший: «История – это политика, опрокинутая в прошлое». Эти слова, ставшие афоризмом, отражают обывательскую реальность жизни, точно так же как арифметика, а вовсе не теория относительности, помогает людям жить. История как наука, в которой общепризнанны хотя бы некоторые методы доказательств, как это ни звучит цинично, но все же удел избранных и абсолютно свободных, в том числе и материально, от условностей, которыми жил или живет современный мир.

Но бывают прямо противоположные ситуации, когда не политика создает образ прошлого, а наоборот, история берется на вооружение политикой в современной жизни.

Во все времена в любой стране архивы были и остаются связанными с политическими, идеологическими, культурными, экономическими процессами современности. Эта очевидная реальность, вытекающая из историзма политических решений и действий, является не самой удобной стороной деятельности профессионального архивиста, поскольку она вовлекает его в современный водоворот политических баталий часто вразрез с собственными симпатиями и пристрастиями, а иногда заставляет поступаться даже фундаментальными профессиональными нормами. В таких ситуациях оставаться беспристрастным, равнодушным или циничным наблюдателем бывает трудно, порой и вовсе невозможно. Можно, например, понять психологически то положение, в котором оказались после августа 1991 г. работники архивов бывшей КПСС: среди них не было случайных людей, все они являлись бойцами идеологического фронта, обеспечивавшие архивной информацией политические и практические действия КПСС. И вдруг в течение нескольких дней их подавляющее большинство оказалось в ином политическом и экономическом (что немаловажно) пространстве. Циникам в этой ситуации было намного легче, тем же, кто верил в поверженные идеалы, приходилось решать: уходить из архивов, приспособиться к новым политическим и идеологическим реалиям или принять их как естественный ход событий. Выбор любого из этих, а возможно, и других вариантов неизбежно сопровождался психологической драмой для честных архивистов.

Не следует считать, что политические коллизии начала 90-х годов в их архивной составляющей были и остаются только российской реальностью. В 1989 г. в далекой от нас стране Австралии в штате Квинсленд отставной судья Н. Хайнер проводил по поручению Департамента по делам семьи, аборигенов и островитян расследование деятельности Центра молодежи Д. Оксли в Уэйколе и его управляющего П. Койна. Документы проведенного расследования могли вызвать обвинения в адрес Центра и его руководства. В запечатанных конвертах в январе 1990 г. эти документы были переданы в Департамент, а затем в Кабинет правительства штата. По распоряжению этого Кабинета и с разрешения главного архивиста штата Квинсленд, в марте 1990 г. эти документы были уничтожены.

Через несколько лет факт уничтожения стал известен общественности, и по нему было проведено несколько расследований. В ходе их возник вопрос о роли архивиста в сохранении документов. Комиссия по уголовным делам, защищавшая позицию правительства штата, высказалась в том духе, что роль архивиста должна ограничиваться только оценкой исторической значимости документов.

Расследование Хайнера не имело исторического значения, поэтому уничтожение документов этого расследования является компетенцией администрации.

С такой позицией решительно не согласилась Ассоциация австралийских архивистов. Она приняла специальное обращение, призывавшее к созданию юридических гарантий независимости архивистов, их защиты от политического вмешательства в интересах сохранения документов. Ассоциация обратилась к соответствующему комитету Международного совета архивов с предложением принять такое обращение уже от лица МСА. Тогдашний Генеральный секретарь МСА отклонил это предложение.

И один из фигурантов этого дела, выступавший за наказание тех, кто уничтожил документы Хайнера, уволенный за «чрезмерно конфронтационные настроения» со своей чиновной должности, К. Линдберг, гражданин демократической страны Австралия, тогда решил искать правду у российских архивистов. В 2004 г. он направил в Росархив свое послание, надеясь найти у нас профессиональную поддержку.
Конечно, было приятно выступать моральным арбитром австралийской ситуации.

В современные политические коллизии российские архивисты оказались активно вовлечены в 1990 г. Уже первая акция этого года имела очевидный политический подтекст в общем русле разворачивавшейся борьбы за российский суверенитет, хотя внешне она обосновывалась историческими и профессиональными аргументами. Речь шла о постановке вопроса о передаче в ведение Росархива ряда центральных исторических архивов СССР, возникновение или создание которых было связано с историей России и Российской империи. В такой постановке вопроса была своя логика. Например, в ведении союзного архивного ведомства находился Центральный государственный архив древних актов (ЦГАДА), среди материалов которого находился обширный комплекс документов по истории Московской Руси и России. Между тем, в Российской Федерации существовало всего три архива республиканского уровня, в которых хранились документы только с 1917 г.

Получалось, что российский народ с почти тысячелетней историей не имел своего общегосударственного хранилища, как это было в каждой союзной республике бывшего СССР. Но тот же ЦГАДА включал комплексы документов белорусского, украинского, среднеазиатского происхождения. Другой архив союзного уровня – Центральный государственный исторический архив СССР в Ленинграде-Санкт-Петербурге – также имел аналогичные документальные комплексы. Получи Российская Федерация хотя бы два эти архива, другие союзные республики немедленно заявили бы о своих правах на хранившиеся в них (и не только в них) документы. «Архивный передел» стал бы причиной глубокого конфликта между интеллигенцией союзных республик. В профессиональном отношении это означало дробление исторически сложившихся комплексов – вещь абсолютно недопустимая для архивного дела любой страны. В случае же, если бы российское политическое руководство не пошло на такой передел, это подчеркнуло бы только его имперские амбиции.

Понятно и объяснимо оставление всех центральных государственных архивов бывшего СССР после его распада: Россия стала правопреемником СССР и, соответственно, владельцем его центральных архивов. Раздел культурных ценностей становился невозможным в силу общих политических договоренностей. Но тогда, в 1990-1991 гг., это имело лишь одну цель: через передел центральных государственных архивов СССР в пользу России расшатать СССР. В то время, когда правительство И. Силаева официально поставило этот вопрос перед правительством СССР, пришлось быть причастным к подготовке от АН СССР отрицательного заключения на эту идею. Она благополучно провалилась, реализовавшись после августовских событий и последовавшего распада СССР, реализовавшись на совершенно иной правовой и организационной основе. Однако насколько опасной она была до распада СССР для российского архивного дела свидетельствует эпизод, связанный с подписанием странами СНГ соглашения о разделе культурных ценностей бывшего СССР, согласно которому центральные государственные архивы бывшего СССР подлежали дроблению – идея уже не просто бессмысленная, но и невозможная. Это было очевидно всем архивистам СНГ и очень скоро соглашение, по крайней мере, в архивной части было дезавуировано договоренностями иного характера. Идея «раздела» архивов была заменена верной идеей микрофильмирования документов центральных государственных архивов бывшего СССР, относящихся к истории каждой из стран СНГ.

Другой акцией, также имевшей уже даже не подтекст, а открытое политическое звучание, стали соглашения, заключенные Росархивом в 1990-1991 гг. с архивными службами республик Прибалтики о сотрудничестве в архивном деле. В условиях, когда существовал СССР, они выглядели столь же анекдотичными и опасными, как совсем недавно выглядели аналогичные договора федеральной власти России с некоторыми субъектами Российской Федерации. Но, если последние являлись следствием и результатом компромисса, попыткой спасти единство Российской Федерации, то в условиях рубежа 80-90-х годов соглашения Росархива с архивными службами республик Прибалтики опять же расшатывали СССР. Давали ли они дополнительные основания в утверждении суверенитета России? Думается, что да. Но, конечно, в большей степени они отвечали интересам республик Прибалтики и с их стороны также являлись всего-навсего политической акцией. Архивное же дело России от этих соглашений ничего не получило – наши коллеги из Прибалтики после распада СССР тотчас забыли о них (впрочем, основания для такой забывчивости у них были, но это уже другая тема).

В то время общественность была в курсе всех этих и других политических акций Росархива, отчетливо понимая их направленность. Для некоторых из ее представителей эта направленность не могла быть принята ни по духу, ни по политическим пристрастиям, но вектор исторического движения все больше указывал именно на такое развитие событий. Как теперь ясно из книги Е.Т. Гайдара «Гибель империи» распад СССР в его реальном существовании 70-80 гг. ХХ столетия был неизбежен из-за того, что в это время его экономическая основа, политическая система и национальные отношения уже не подлежали модернизации в рамках даже классических социалистических идей, а ранее существовавшая возможность такой модернизации при Хрущеве и молодом Брежневе не была использована. Те, кто ищет сейчас конкретных виновников «развала» СССР, не понимают, что эти «виновники» оказались всего лишь исполнителями, завершившими процессы распада. Более того, их нежелание анализировать причины этого распада, подменяя такой анализ ностальгическими воспоминаниями об ушедшей в прошлое страны, крайне опасны для современной России. РСФСР по многим параметрам напоминала «матрешечный» СССР. И, если сегодня не сделать честные, истинные выводы из причин выскакивания из большой матрешки их меньших сестер, неизбежны не только поверхностные, но и сущностные аналогии с Австро-Венгрией 1918 г. и несколькими ее бывшими «матрешками», в том числе судьбой Югославии в 90-е годы ХХ в.

Именно судьба России в свете опыта СССР нас должна волновать сегодня. Политико-идеологическое давление на нее усиливается. Здесь и тезис о современной России как едва ли не последней империи в современном мире, подлежащей по законам истории неизбежному распаду. Здесь и мысль о полной государственной самоидентификации народов, сохранивших свою культуру в составе других российских народов по примеру чехов и словаков, не пожелавших жить вместе в едином государстве.

Эти мысли и тезисы сегодня представляют реальную угрозу российской государственности. И не надо дискредитируя такой вывод ссылаться на то, что государственность дело вторичное, а человеческая личность – первичное. Неужели исчезновение Югославии оправдало потерю жизней миллионов боснийцев, сербов, хорватов. Если человек – это высшая ценность, то почему она приносится в жертву, может быть, верных в перспективе политических идей или допущенных в прошлом ошибок. Сегодняшние рассуждения на этот счет – всего лишь рассуждения циничных политологов или политически ангажированных историков. И это опасно для будущего мира.
Для России – то же. Сохранение и укрепление российской государственности означает предотвращение угроз люмпенизации ее граждан и цыганизации русского народа и, самое главное, недопущение «большой крови» живущих сегодня нас и наших потомков.
Где найти эти точки опоры, способные парировать подобного рода сегодня вполне реальные угрозы? П. Хлебников в своей книге «Разговор с варваром» одну из таких точек видит в истории России, а если говорить точнее, то исключительно в ее героических страницах, которые он предлагает настойчиво и широко пропагандировать. С этим можно согласиться, но только не ограничивать укрепление прошлым современности исключительно его героической составляющей. Это было бы очередным обманом, потому что никогда не забудутся трагедии ХХ столетия, крестьянские восстания XVII-XVIII вв., убийства Александра II, Николая II и его семьи. Раны они и есть раны, будь то еще кровоточащие или уже зарубцевавшиеся.

Запрещение деятельности КПСС и передача в ведение Росархива ее архивов на территории России являлись наиболее значимыми и реальными событиями августа-ноября 1991 г. Передача архивов КПСС в ведение специально уполномоченного государственного органа означала овладение интеллектуальным наследием не столько партии, но, прежде всего, государства. Для многих такая судьба архивов КПСС казалась естественной и необходимой. Партия являлась государственной структурой в тоталитарном обществе, и ее документы, необходимые для осмысления истории, являются общенациональным достоянием. Это важно подчеркнуть еще и потому, что они отразили не просто партийные тайны, но и неизвестные страницы отечественной и всемирной истории, интерес к которым не остынет до тех пор, пока они не станут предметом публичного осмысления.

Передача партийных архивов в ведение Росархива породила волну общественного интереса к документам КПСС – в них пытались найти компромат на деятельность КПСС, ответы на мучительные вопросы прошлой истории, доставшиеся современности. В той общественной атмосфере было невозможно сдержать хлынувший в бывшие архивы КПСС поток пользователей – открытость партийных архивов символизировала открытость новой демократической России. Но уже эпизод с публикацией письма П. Тольятти его товарищу по компартии Италии Ф. Бьянки и дискуссия вокруг его подлинности должны были убедить демократически настроенных архивистов в том, что этот мир настолько политизирован, что сама по себе верная идея публичности архивов является слишком простой и вряд ли способна обеспечить только постижение правды и истины истории.

Случай с письмом Тольятти действительно оказался в некотором роде знаковым для понимания политической роли архивов в современном мире и заслуживает того, чтобы рассказать о нем особо.

Послеавгустовская 1991 г. эйфория не обошла стороной и автора статьи, и потому он с радостью принял приглашение Р.Г. Пихои стать директором теперь уже бывшего Центрального партийного архива, что на Большой Дмитровке возвышается серой бесформенной громадой бетона с барельефами трех основоположников марксизма-ленинизма. Архив к тому времени постановлением Правительства России был преобразован в Российский центр хранения и изучения документов новейшей истории и в духе новых веяний должен был подвергнуться коренной перестройке.

Время требовало сделать архив, ранее предоставлявший свои уникальные документы доверительному кругу лиц, общедоступным. Коллектив архива, в своем подавляющем большинстве специалисты высокого класса, с энтузиазмом, как тогда казалось мне, встретил новые идеи перестройки архива. В читальный зал были перемещены для общедоступного пользования все описи, в том числе и подлинной жемчужины архивов новейшего времени – фондов Коминтерна, разработаны правила пользования этими и другими материалами. Уже после презентации РЦХИДНИ, состоявшейся в конце декабря 1991г., сюда зачастили исследователи, в том числе иностранные.

Мой рабочий дневник за это время был буквально по минутам расписан встречами с учеными, журналистами, общественными деятелями, рвавшимися к «тайнам партии». Первыми оказались молчаливо-сдержанные, невозмутимые японцы, потом последовали холодновато-деловитые немцы, темпераментно-авантюристичные французы. В самом начале нового 1992 г. появился и первый итальянец – московский корреспондент газеты «Стампа» Ф. Бегаццио.

Его привел в мой кабинет совсем недавно принятый на работу в архив известный специалист по Коминтерну профессор Ф.И. Фирсов (несколько месяцев спустя, набрав изрядное количество копий из архива Коминтерна, он вместе с ними благополучно уехал на постоянное жительство в США, обеспечив их публикацией безбедную жизнь на несколько лет). Научный авторитет Фирсова, подкрепленный, как мне было известно, его борьбой с руководством тогдашнего Института теории и истории социализма при ЦК КПСС, служил важной рекомендацией итальянскому журналисту. Небрежно, но со вкусом одетый, раскованный Бегаццио сообщил, что он является представителем итальянского издательства «Понте алле Грацио», выпустившего в последнее время книги Г.Х. Попова, Р.И. Хасбулатова, А.А. Собчака, а также сборник документов, посвященный репрессированным итальянским коммунистам. Издательство, по словам Бегаццио, готово субсидировать подготовку и издание серии сборников документов РЦХИДНИ по истории итальянской компартии. Для обсуждения научной стороны изданий в Москву готов прибыть научный консультант издательства профессор Андреуччи, бывший коммунист и издатель собрания сочинений П. Тольятти.

Перспективы предложенного сотрудничества были весьма обнадеживающими, особенно если учесть, что «вхождение» архива в рыночную экономику сразу же поставило его в критическое финансовое положение. Согласие было дано, и спустя несколько дней в моем кабинете появился не по годам молодо выглядевший итальянский профессор. Собственно говоря, очевидно, с этого дня и следует начинать отсчет событиям, которые можно было бы назвать «Операция «Письмо Тольятти», или четырнадцать дней триумфа и падения профессора Андреуччи».

Андреуччи был деловит, энергичен, а после знакомства с документами по истории итальянской компартии впал в крайнее возбуждение. Для него как специалиста стала очевидной историческая значимость этих материалов. Переговоры об общей схеме будущих публикаций проходили, как говорится, в духе взаимопонимания и конструктивности. В самом их конце, удовлетворенный профессор взял в руки один из документов и попросил разрешения опубликовать часть его текста в своей статье о впечатлениях от посещения Москвы. Здесь речь идет об итальянских военнопленных в СССР, пояснил Андреуччи итальянский текст документа.

К этому времени российская общественность уже знала кое-что о прежде запретной теме, связанной с судьбами миллионов военнопленных, оказавшихся в СССР после Второй мировой войны. Незадолго до этого многие с захватывающим интересом читали в «Известиях» репортаж Э.М. Максимовой «Пять дней в Особом архиве», в том числе о хранившемся в этом архиве фонде Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР, содержащем сведения на каждого военнопленного. Выявление судеб военнопленных, оказавшихся в СССР, к этому времени стало важным фактором межгосударственных отношений СССР с Германией, Японией, Италией. Как раз в это время российские СМИ сообщали, что готовится торжественный акт передачи Италии урн с прахом двух тысяч итальянцев, умерших в советском плену. Вот почему мне было понятно желание Андреуччи и, нисколько не колеблясь, я дал согласие на цитирование попавшего в его руки документа.

Это был ответ Тольятти, бывшего в 1943-1944 гг. руководителем заграничного бюро ЦК компартии Италии в Москве, на предложение представителя компартии Италии при Исполкоме Коминтерна В. Бьянки «найти пути и средства для того, чтобы в соответствующей форме и с должным политическим тактом попытаться поставить проблему так, чтобы не допустить массовой гибели /итальянских/ военнопленных, как это уже произошло». Смысл ответа Тольятти сводился к тому, что чем больше итальянских семей узнает о гибели своих родственников-военнопленных в СССР, тем это будет лучше для освобождения Италии от идеологии нацизма и победы в этой стране коммунизма.

3 февраля 1992 г. Андреуччи опубликовал отрывок этого письма Тольятти в журнале «Панорама». Легко представить реакцию итальянцев на эти размышления крупного политического деятеля, даже если бы они были приведены в подлинном виде. Но в письмо Тольятти было внесено около сорока поправок, большая часть которых ужесточала рассуждения Тольятти в отношении итальянских военнопленных в СССР.

Политическая бомба взорвалась. Эффект от ее воздействия был усилен еще и тем обстоятельством, что в публикации указывалось ложное место хранения оригинала письма – архив мрачно-пугающего КГБ СССР. «Лучший», как называли в Италии Тольятти, теперь ассоциировался не только с коммунистами, но и со зловещим НКВД. В течение последующих двух дней отрывки письма с еще большими искажениями были опубликованы итальянскими газетами «Темпо» и «Джорно». Буквально вал комментариев захлестнул СМИ Италии. Президент Италии Коссига объявил о намерении направить в Москву трех специалистов для проведения специальной экспертизы письма Тольятти.

Автор в свое время подробно рассмотрел этот эпизод. В этой же статье важно отметить одно обстоятельство. Публикация в «Панораме» случилась всего за неделю до официальной передачи Россией двух тысяч урн с прахом умерших в советском плену итальянских военнопленных. В этих условиях письмо Тольятти почти пятидесятилетней давности резко актуализировалось. На урны с прахом падала тень Тольятти. Но это была не просто тень известного в Италии и мире человека, отказавшегося помочь выжить своим соотечественникам. Это была тень Тольятти-коммуниста. Письмо Тольятти стало известно в самый разгар предвыборной парламентской кампании в Италии, в которой принимала участие преемница итальянской компартии – Демократическая партия левых сил во главе с одним из своих лидеров Леонильдой Йотти, вдовой Тольятти. Через письмо Тольятти политические противники ДПЛС нанесли ей ощутимый политический удар.

В те дни, когда шквал итальянского скандала с публикацией письма Тольятти достиг России, многие архивисты сделали для себя важный вывод: критерий поступков архивиста лежит в границах его профессии и профессиональных обязанностей. Среди них одно из важнейших – обеспечение доступности архивной информации, которой он не владеет, а всего лишь распоряжается. Но эта доступность не должна стать игрушкой политических сил, разум архивиста должен быть выше разума политика. Если же сила политика превосходит разум архивиста, первый должен взять всю ответственность на себя за легализацию информации, пусть архивист станет всего-навсего исполнителем воли политика и пусть тот будет «крайним» в ответственности за это, если не сегодня, то завтра.

Случай с письмом Тольятти приобрел внешнеполитическое звучание: российские архивисты невольно вмешались в итальянскую внутриполитическую борьбу, вернее были вовлечены в нее определенными политическими силами Италии. Но уже очень скоро российские архивисты стали местом современных политических разборок, являвшихся, в свою очередь, эхом давних и недавних конфликтов холодной войны и современной российской истории.

14 октября 1991 г. во исполнение указа Президента России от 24 августа 1991 г. Постановлением Президиума Верховного Совета РСФСР была образована Комиссия Верховного Совета по организации передачи-приема архивов КПСС и КГБ СССР на государственное хранение и их использованию. Уже тот факт, что комиссия создавалась спустя почти два месяца после соответствующих указов Президента, говорил о нелегкой борьбе вокруг нее.

В какой степени в деятельности такой комиссии был заинтересован Росархив? С одной стороны, к этому времени становилось все более и более очевидным, что наши спецслужбы и Администрация Президента СССР не спешат расставаться со своими архивами и архивом Политбюро ЦК КПСС, и поэтому общественное давление на них в форме комиссии было в атмосфере того времени понятным. С другой стороны, архивы партии к этому времени почти реально (а на федеральном уровне уже реально, исключая архив Политбюро) находились под контролем Росархива, и его руководитель, уже начавший вести переговоры с Гуверовским институтом об их копировании, вряд ли был заинтересован в контроле со стороны комиссии. Однако противостоять общественному прессу в то время было просто невозможно, и всем заинтересованным сторонам приходилось примириться с самим фактом создания комиссии.

Ее возглавил ставший к тому времени знаменитым благодаря книге о И.В. Сталине историк и политик Д.А. Волкогонов. В состав комиссии вошли известные радикальностью своих взглядов политические и общественные деятели Ю.Н. Афанасьев, А.М. Адамович, С.А. Ковалев, Е.М. Кожокин, В.Л. Шейнис, Г.П. Якунин, историки И.Д. Ковальченко, Г.Н. Севостьянов, архивисты Р.Г. Пихоя, В.А. Тюнеев, А.С. Прокопенко, представители различных структур КГБ А.А. Краюшин, А.А. Зюбченко и др. – всего 34 человека. Работу комиссии должна была поддерживать группа экспертов из 17 человек, в числе которых находились историки и архивисты Н.Н. Покровский, Б.С. Илизаров, Я.Н. Щапов и др.

Ни в состав комиссии, ни в состав экспертов я не был включен, лишь эпизодически принимая участие в их работе уже в качестве директора РГАСПИ. Однако имеющиеся протоколы дают достаточно репрезентативное представление о решавшихся комиссией вопросах и ходе их обсуждения.

Состоялось не менее 11 заседаний комиссии. Уже первое, организационное, заседание достаточно адекватно продемонстрировало решительный настрой подавляющего большинства ее членов. Руководителям архивных служб подразделений КГБ СССР было предложено к следующему заседанию представить справки о составе и содержании документов их архивов, предложения по их передаче на государственное хранение, мне и А.С. Прокопенко – в течение месяца разработать временный регламент передачи на госхранение архивов КПСС и доступа к ним, заместителю Р.Г. Пихои В.И. Абрамову – временный регламент пользования архивами КГБ СССР.

Однако на втором и последующих заседаниях комиссии постепенно обозначилось, а затем и закрепилось достаточно упругое сопротивление представителей КГБ СССР радикальным настроениям большинства членов комиссии. Важнейшим и отчасти справедливым аргументом в их позиции стала ссылка на отсутствие законодательного регулирования архивного дела в стране. Да, они не подвергали и не могли подвергнуть легитимность Указа Президента России об архивах КГБ СССР, но, ссылаясь на специфику своих документов, требовали законодательного регулирования доступа к ним. К этому времени проект закона уже существовал в виде законченного и проработанного текста, но он должен был пройти все необходимые и требовавшие времени процедуры. Членам комиссии ничего не оставалось делать, как предложить Р.Г. Пихое доложить на очередном заседании об этом проекте.

Зато сразу же на втором заседании комиссии обнаружились обнадеживающие перспективы с передачей на государственное хранение комплексов документов из Центрального архива пограничных войск СССР с 1945 г. по 1970 г. Директор этого архива, озабоченный своей судьбой после ухода на пенсию и предусмотрительно нацелившийся на место директора Российского государственного военного архива, выразил желание передать отдельные комплексы документов в этот архив.

На этом заседании комиссия благословила создание Центра хранения современной документации (ныне – Российский государственный архив новейшей истории) и, что особенно важно в свете дальнейших событий, получила Д.А. Волкогонову обратиться к Президенту СССР М.С. Горбачеву с требованием о передаче архива Политбюро ЦК КПСС в ведение Росархива.

Следующее, третье, заседание комиссии после проходного заслушивания сообщения Р.Г. Пихои о ходе работы над архивным законом сходу отвергло разработанный мной и А.С. Прокопенко временный регламент доступа к архивам КПСС и их использования. Он показался членам комиссии недостаточно радикальным и охранительным. Расхождения, насколько могу вспомнить, касались степени доступности к материалам, связанным с международными отношениями и с тайной личной жизни граждан – мы предлагали быть чрезвычайно осторожными с ними. Заклеймив охранительный подход авторов регламента, комиссия приняла решение дополнить рабочую группу по его доработке историками Б.С. Илизаровым, Г.Н. Севостьяновым и уже известным своими разоблачениями катынской трагедии Ю.Н. Зорей.

Именно на этом заседании романтично и радикально настроенные члены комиссии неожиданно столкнулись с жизненной прозой. Если документы КГБ СССР поступят в ведение Росархива, где их хранить? У Росархива таких возможностей не имелось, поэтому было принято решение просить тогдашнего руководителя КГБ СССР Иваненко найти возможность для выделения такого помещения. И это было важнейшей стратегической ошибкой в решении вопроса о судьбе архивов КГБ СССР, поскольку признание отсутствия возможности их хранения в системе государственной архивной службы России становилось серьезным и абсолютно оправданным аргументом в оставлении их на ведомственном хранении.

Тем не менее, на своем четвертом заседании 23 января 1992 г. комиссия приняла, пожалуй, самый радикальный документ в истории архивного дела нашей страны, связанный с архивами КГБ СССР. Согласно решению комиссии в ведение Росархива в полном объеме должны были передаваться из архивов теперь уже бывшего КГБ СССР крупные документальные массивы. Во-первых, это так называемые фильтрационно-проверочные дела на советских граждан, бывших в плену или угнанных в Германию во время Великой Отечественной войны. Во-вторых, это архивно-следственные дела со сроком давности более 15 лет, а также дела с меньшим сроком давности в случае, если они касались лиц, подпадающих под действие Закона РСФСР о реабилитации жертв политических репрессий или реабилитированных, амнистированных и освобожденных от отбывания наказаний в индивидуальном порядке. В третьих, это личные дела бывших сотрудников органов госбезопасности со сроком давности 30 и более лет с момента их сдачи в архивы органов безопасности. В четвертых, к передаче предлагался, пожалуй, самый ценный в историческом отношении документальный комплекс, т.н. фонды секретного делопроизводства – секретариата и подразделений КГБ СССР и его предшественников: переписка, планы, отчеты, информационные, статистические документы, протоколы заседаний и совещаний, контрольно-надзорные дела подразделений, материалы справочного характера, учетно-проверочные дела, например, на белых офицеров, царских чиновников, немцев, задержанных на территории Германии в 1945-1946 гг., со сроком давности 15 и более лет.

Как и положено, все эти документальные комплексы предлагалось передавать в государственные архивы со всем научно-справочным аппаратом, а также со страховым фондом и фондами информации по ним на машинных носителях.

Решение комиссии обозначало принципы порядка передачи документов: общественный контроль, участие государственных архивных органов в передаче, немедленное начало передачи, обеспечение непрерывности процесса реабилитации жертв политических репрессий в процессе передачи.

И, наконец, комиссия в своем решении пришла к выводу о необходимости создания в системе Росархива на федеральном уровне Российского центра хранения и изучения документов служб государственной безопасности с включением в него фондов Центрального объединенного архива бывшего КГБ СССР, его филиалов в Саратовской, Владимирской, Ульяновской, Омской областях, Управления КГБ СССР по Московской области и Москве, предложив министру безопасности немедленно издать приказ, запрещающий уничтожение любых документов КГБ СССР.

Ну что сказать об этом решении? В нем торжествовала высшая революционная справедливость, способная в случае ее практической реализации еще раз привести в возбуждение уставшее к началу 1992 г. общество. Решение комиссии предполагало обращение в Правительство России о создании соответствующего центра-архива, в Министерство экономики и финансов – о его финансировании и в Министерство безопасности России - о предоставлении Росархиву помещения для новой федеральной организации. Но Е.Т. Гайдар не был В.И. Лениным, понимавшим значение архивов в политической жизни, а прагматик А.Б. Чубайс в отличие от Л.Д. Троцкого больше ценил не архивные бумаги, а доллары. Поэтому так и остались невостребованными в Правительстве молодой демократической России предложения о судьбе архивов ее служб безопасности.
(продолжение в следующем номере)