Архивы России в контексте политических событий 90-х гг. ХХ в.

В.П. Козлов, член-корреспондент РАН

Следующее, пятое заседание комиссии было посвящено двум вопросам. Первый из них касался подготовленного мною и А.С. Прокопенко проекта распоряжения Правительства о доступе к документам госархивов и порядке их использования. В его основу были положены соответствующие статьи проекта закона об архивах, одобренного ранее комиссией и находившегося на согласовании в министерствах и ведомствах.

Предложенный текст вызвал ожесточенные споры. По мнению Б.С. Илизарова, В.С. Полосина, Ю.Н. Афанасьева и Д.А. Волкогонова, документ получился чрезмерно запретительным в отношении норм доступности российских архивов. Ход обсуждения проекта неожиданно был изменен В.С. Полосиным, по мнению которого его недопустимо вносить в Правительство, не уполномоченное утверждать документы, содержащие правовые нормы. В конце концов, было принято решение сократить представленный вариант до одной странички и представить его в Верховный Совет страны для утверждения в виде распоряжения Президиума Верховного Совета.

Так был дан толчок разработке одного из самых радикальных правовых актов России, регулирующих порядок доступа и использования архивных документов. Уже на следующий день рабочая группа в составе автора статьи, В.С. Полосина, Н.Г. Охотина оттачивала его текст в здании Верховного Совета, а еще через день он был передан в аппарат Верховного Совета для согласования и юридической проработки. Пройдет немногим более трех месяцев, и во время визита Б.Н. Ельцина в Америку, где архивная тема неожиданно мощно зазвучала в связи с выяснением судеб американских военнопленных, Верховный Совет, а не его Президиум, примет этот документ в качестве своего постановления, установившего высокую степень самостоятельности Росархива и государственных архивов в решении вопросов доступа к архивным документам.

Второй вопрос пятого заседания комиссии носил скандальный характер. Речь шла о проскочившей в средствах массовой информации информации о контракте, заключенном КГБ СССР с английской фирмой на право преимущественного использования документов КГБ для исторического телесериала. Пикантность обсуждению придавал тот факт, что накануне заседания появилась статья Ю.Н. Афанасьева «Архивная березка» с резкой критикой «Гуверовского проекта» Росархива. Поэтому Р.Г. Пихоя и Д.А. Волкогонов, инициировавшие вопрос, поначалу вынуждены были оправдывать «Гуверовский проект», что им, кажется, вполне удалось. Представителям же КГБ, входившим в состав комиссии, пришлось нелегко. Им, в конце концов, пришлось услышать решительное осуждение парламентской комиссии заключенного контракта как не соответствующего принципам равноправия использования документов КГБ отечественными и зарубежными исследователями.

На своем шестом заседании комиссия рассмотрела ставший неожиданно актуальным практический вопрос о судьбе учетных карточек членов бывшей КПСС. Дело в том, что в отличие от 1991 г., когда началась массовая сдача партбилетов членами КПСС, к марту 1992 г. ситуация поменялась на прямо противоположную: члены уже не существовавшей партии в массовом порядке стали обращаться в бывшие партийные архивы с требованиями возвратить их учетные карточки. Вероятно, это была организованная КПРФ акция в рядах своих сторонников, которых активно питали реформы Правительства Гайдара, но архивисты оказались в нелегком положении в связи с неясностью оценки этого вида документов как исторических источников. Проведенная рабочей группой экспертиза их ценности показала, что учетные карточки содержат дублируемую информацию, и комиссия с легким сердцем приняла решение разрешить бывшим партийным архивам выдавать учетные карточки членам бывшей КПСС по их заявлениям.

Протокол седьмого заседания комиссии мне остается неизвестен. Думаю, что и другим – тоже. И, слава Богу, если он был составлен, но остался недоступен, а еще лучше, если его вообще не существовало. На этом заседании рассматривалось два вопроса, и первый из них касался определения места хранения и принципов использования документов исторической части Службы внешней разведки, тогда как второй вопрос представлялся абсолютно проходным и был посвящен проекту регламента доступа к делам фильтрационного фонда и фонда прекращенных уголовных дел бывшего КГБ СССР.

Не могу ничего сказать о подготовке этого заседания. Отсутствие его материалов, а также тот факт, что оно было перенесено с 5 июня 1992 г. на 8 июня, кажется, может свидетельствовать об отчаянном сопротивлении СВР постановке этого вопроса на парламентской комиссии. И хотя возможная мрачная комбинация КГБ СССР с лидером радикального крыла Организации освобождения Палестины Хаддадом – оружие в обмен за «золото Древнего мира» − уже была известна из документов Политбюро ЦК КПСС для узкого круга демократически настроенных членов комиссии, и тогда и сегодня можно легко представить, какие последствия для мира могли оказать документы СВР, пульсирующие кровью, людскими судьбами, и как бы выглядела в глазах этого мира раздевающаяся перед человечеством одна, всего лишь одна, страна Россия. Бог и на этот раз оказался великодушным к одному из самых деликатных архивов страны. Бог решил охранить их от примитивного политического использования. Мне кажется сегодня, что он тогда был прав.

Восьмое заседание комиссии, состоявшееся 20 июля 1992 г., мне кажется не столько эпохальным, сколько знаковым для понимания всех общественных процессов того замечательно-романтического и абсолютно лишенного практически важных возможностей действий тогдашнего российского общества.

Первый вопрос заседания касался ситуации с передачей архивов КГБ СССР на государственное хранение. Ситуация выглядела удручающей: к июлю 1992 г. из архивов КГБ СССР на государственное хранение поступило всего около 11 тысяч дел из 4,8 миллионов, намеченных к передаче, – фильтрационные, архивно-следственные дела, дела о партизанском движении в годы Великой Отечественной войны, о советских военнопленных, Государственные архивы получили, в основном, массив наиболее используемой для исполнения социально-правовых запросов граждан архивной информации, связанной с репрессивной деятельностью КГБ. Если учесть, что эти документы поступали на все более уменьшающиеся резервы площадей архивов, без обеспечения дополнительными штатными единицами, станут понятны причины, по которым начался массовый отказ государственных архивов от их приема.

После острого, в какой-то степени даже растерянного обсуждения этого вопроса, комиссия приняла решение рекомендовать Министерству безопасности обеспечить доступ к документам КГБ непосредственно в архивах Министерства и обратиться вновь к Правительству с просьбой, найти возможность выделения помещений и штатной численности для передаваемых в систему Росархива документов КГБ.

Второй вопрос касался просочившейся информации о задуманном Службой внешней разведки соглашения с американским издательством «Рэндом хауз» на использование архивных документов Службы для написания книг и подготовки фильмов по истории Кубинского кризиса, Берлинского кризиса 1961 г., об операциях советской разведки в Великобритании, США, убийству Л.Д. Троцкого (создателями книг в паре выступали российские и американские авторы). Ю.Г. Кобаладзе и В.М. Рожкову, докладывавшим вопрос, пришлось пережить не самые приятные минуты в своей жизни, учитывая, что настрой членов комиссии к проекту был не только подозрительным, но и резко негативным. Причины этого были очевидны: настораживала самостоятельность СВР в решении вопросов открытия своих архивов, минуя парламентскую комиссию и уже начавшую работу комиссию Полторанина, смущала финансовая сторона проекта, неясные возможности доступа к рассекреченным материалам российских исследователей. Тем не менее, несмотря на жесткость обсуждения, решение оказалось достаточно миролюбивым и сдержанным: информацию о проекте всего лишь приняли к сведению.

Насколько можно понять, проект СВР в задуманном виде не был реализован, о чем можно лишь сожалеть, особенно если учесть, что в последствии с бумагами по названным темам в архивах СВР работал доверительный круг исследователей с не самой лучшей научной репутацией.

Девятое заседание комиссии, состоявшееся после большого перерыва 25 ноября 1992 г., было посвящено рассмотрению традиционного круга вопросов. Подведенные на нем итоги приема документов КГБ выглядели уже более впечатляющими – на государственное хранение поступило около 600 тысяч дел все того же характера, обеспечение их использования в госархивах наталкивалось на все те же трудности. Вновь, как и на пятом заседании комиссии, возник вопрос о создании в системе Росархива теперь уже Российского центра историко-документальных коллекций правоохранительных органов и служб безопасности с выделением помещения общей площадью не менее 2,5 тысяч квадратных метров и соответствующей штатной численности. И вновь это решение комиссии, могшее стать эпохальным, не получило в дальнейшем практической реализации. Второй вопрос касался проекта Временного регламента по организации использования в научных и практических целях фильтрационных и архивно-следственных дел. После продолжительных дебатов, о сути которых мы поговорим в другом месте, регламент был принят за основу для дальнейшей доработки.

Спустя полгода, в мае 1993 г. состоялось десятое заседание комиссии, одобрившее Временный регламент доступа к материалам прекращенных архивно-следственных дел и к фильтрационно-проверочным делам и утвердившее перечень документов органов безопасности, не представляющих оперативной и исторической ценности и подлежащих уничтожению.

Сейчас, спустя годы, результаты работы Парламентской комиссии выглядят противоречиво. С одной стороны, она явно не выполнила в полной мере свои задачи по передаче исторической части архивов КГБ на государственное хранение, постепенно свернув свою работу. С другой стороны, комиссия стала инициатором и разработчиком известного постановления Верховного Совета РСФСР, обеспечившего открытость архивов России с последующим закреплением норм такой открытости в Основах законодательства Российской Федерации об Архивном фонде Российской Федерации и архивах, а также работающим до сих пор Регламенте доступа к материалам прекращенных судебно-следственных и фильтрационно-проверочных дел. Комиссию составили люди разных политических убеждений, но в целом всех их отличала достаточная высокая степень радикализма в отношении открытости архивов, часто оправданная, но нередко опасная для безопасности страны. Все более и более обострявшееся противоречие между Президентом России и Верховным советом, вылившееся в октябре 1993 г. в открытое противостояние, конечно же, наложило свой отпечаток на ее работу. Д.А. Волкогонов постарался дистанцироваться от этого органа, формально существовавшего в качестве структуры Верховного Совета, наиболее амбициозные члены комиссии вроде Г.А. Якунина, получив доступ к архивам КГБ и организовав с их помощью несколько скандалов, казались удовлетворенными хотя бы частично этим. С разгоном Верховного Совета комиссия естественно утратила свою легитимность.

Судя по книге В.К. Буковского «Московский процесс», заседания Конституционного суда «по делу КПСС» являлись всего лишь жалким подобием задуманного им процесса над компартией по типу Нюрнбергского. И только вялость демократической власти России, усталость общества и быстрая регенерация партийно-государственной номенклатуры, по его мнению, помешали организовать такой грандиозный процесс. Оставим доказательства этой точки зрения будущим историкам.

Одно, несомненно. После августовских событий 1991 г. идея некоей политической акции антикоммунистической направленности широко обсуждалась в российском обществе и в российских политических кругах. Об этом свидетельствует, например, «соглашение», заключенное Р.Г. Пихоей как представителем Комитета по делам архивов при Правительстве РСФСР и В.К. Буковским, выступавшим в нем от лица Международного совета архивов, Гуверовского института, Америкен Энтерпрайз Инститют, Исследовательского отдела Радио «Свобода», Российского государственного гуманитарного университета и «Мемориала» о создании Международной комиссии по изучению деятельности партийных структур и органов государственной безопасности в СССР. Главная цель такой комиссии в «соглашении» связывалась с изучением архивных документов КПСС и КГБ СССР с тем, чтобы затем «представить их на суд истории».
По свидетельству В.К. Буковского, для Росархива это «соглашение» было вымученным. Если это так, то понятно почему. Во-первых, оно прямо втягивало Росархив в политическую борьбу без каких-либо достаточных для этого оснований. Во-вторых, очевидно, уже в это время шли активные переговоры с Гуверовским институтом о микрофильмировании документов КПСС. Создание международной комиссии, которая, кроме главной цели, должна была еще заняться специальной программой публикации архивных документов, означало появление конкурирующей структуры, чего партнеры по «Гуверовскому проекту» допустить вряд ли желали.

Но и в целом подобное соглашение не имело под собой сколько-нибудь реальной основы. Оба «подписанта» фактически представляли лишь самих себя: один – как рвущийся в российскую политическую элиту провинциальный профессор-историк, другой – всего лишь как бывший диссидент, после августа 1991 г. разом потерявший ореол мученика и борца, но не освободившийся от комплекса наполеоновского честолюбия, расцветшего на ненависти к тоталитарному режиму и презрении к своему народу.

Таким образом, использование архивных документов в Конституционном суде по «делу КПСС» являлось отголоском более ранних замыслов. Президентская команда с живым интересом и энтузиазмом восприняла эту идею, видя в документах, созданных КПСС, отражение ее реального воздействия на жизнь советского общества и деятельность государства, доказательства ее ответственности за преступления и ошибки, совершенные в период бесконтрольного владения реальными рычагами власти.

На одном из совещаний у тогдашнего государственного секретаря России Г. Бурбулиса был намечен примерный план выявления архивных документов о деятельности КПСС с 1917 г. по ряду тем: КПСС и государство, КПСС и армия, КПСС и органы правопорядка, КПСС и национальный вопрос, КПСС и внешняя политика, КПСС и преследование инакомыслия и др. Соответствующие поручения о выявлении архивных документов по этим темам были даны федеральным архивам России, но основной упор был сделан на Архив Президента России, где хранились материалы Политбюро ЦК КПСС, на бывший Центральный партийный архив и бывший текущий архив Секретариата ЦК КПСС. Непосредственно в трех этих архивах изучением документов занимались тогдашний вице-премьер Правительства России М.Н. Полторанин, руководитель Государственно-правового управления Администрации Президента В.В. Костиков и Р.Г. Пихоя. Несколько позже к ним присоединился и прибывший из Лондона, казавшийся почти всегда нетрезвым, В.К. Буковский.

В результате проделанной работы был выявлен огромный комплекс архивных документов, призванный разоблачить КПСС. Их ксерокопии, переплетенные в несколько десятков томов, были представлены в Конституционный суд как доказательство преступной деятельности партии. Одновременно к заседаниям Конституционного суда на основе этих документов группой экспертов Комиссии Президиума Верховного Совета РСФСР было подготовлено специальное «Экспертное заключение» о неконституционности существования и деятельности КПСС на протяжении всей ее истории. (Ныне этот комплекс документов в виде их ксерокопий составил специальную коллекцию – фонд № 89 в Российском государственном архиве новейшей истории, которым широко пользуются отечественные и зарубежные исследователи. Состав этой коллекции подокументно описан в специальном справочнике.)

Действительно, в своей совокупности архивные документы производили сильное впечатление, без каких-либо прикрас характеризуя механизмы разработки, принятия и реализации решений, подчас откровенно преступных, нередко закамуфлированных идеологической и политической риторикой. Стали известны подробности введения войск в ГДР, Венгрию, Чехословакию, Афганистан, поддержки террористических организаций в различных странах мира, финансирования компартий зарубежных стран, преследований А.Д. Сахарова, Даниэля, Синявского, других диссидентов, назначения и смещения лиц в партийном, советском, государственном аппаратах и др. Через секретариат Полторанина большая часть этих документов после рассекречивания становилась известной российской и мировой общественности еще до их представления в Конституционный суд.

Это был действительно прорыв гласности в архивах, прорыв беспощадный и страшный по своей откровенности. Но даже умный и внимательный обыватель мог обратить внимание на ряд обстоятельств, существенно снижавших потенциал того политического заряда, который готовился президентской командой для удара по КПСС на основе созданных ею же документов.

Во-первых, документы раскрывали механизмы и результаты власти не только КПСС, но и власти вообще, многие элементы и приемы которой носят не только общеисторический, но и интернациональный характер. Штурм дворца Амина и высадка американцев на Гаити, Мюнхенский сговор по поводу Чехословакии и пакт Молотова-Риббентропа, война во Вьетнаме и афганская война – так ли далеки они друг от друга по своим реалиям и последствиям, прикрытые в одних случаях интернационал-коммунистической, а в других – демократической риторикой.

Во-вторых, было нельзя не заметить ничем не прикрытый субъективизм в подборе архивных документов, демонстрирующий исключительно противоправный, даже криминальный характер деятельности КПСС, особенно ее высших руководящих органов. Но была еще и просто жизнь, которую пытались регулировать на прагматической основе партийные органы, руководствуясь подчас не идеологическими постулатами, а реалиями окружающей действительности. Кстати говоря, противоположная сторона, участвовавшая в процессе, допустила большую ошибку, отказавшись от каких-либо попыток выявления и демонстрации архивных документов именно такого характера. Ее представителям стоило потребовать доступа в те же архивы, чтобы не на словах, а с помощью документов показать неоднозначность обвинений в адрес КПСС только на основании субъективно подобранных документов президентской стороной.

Впрочем, и без этого реальный правовой результат от представленных в Конституционный суд архивных документов оказался много меньше того, на что рассчитывала президентская сторона. Общественное сознание получило пищу для размышлений о событиях прошлого, но Конституционный суд придерживался логики формального права. Его члены отказались быть историками, оставшись юристами.

Не принесла дивидендов работа по выявлению документов для Конституционного суда и российским архивистам, исключая лишь мощный ксерокс, поставленный бесплатно Росархиву по указанию Полторанина. Наоборот, кое о чем сегодня приходится сожалеть. Общественный пиитет к архивистам в этот период не был использован для поднятия престижа архивного дела, к которому президентская команда сохранила традиционно потребительское отношение. Более того, Полторанин оказался явно недоволен работой по выявлению документов, проведенной российскими архивистами. Следствием этого стала его инициатива рассмотреть на заседании Правительства РФ вопрос о государственной политике в архивном деле России. Трудно сказать, какие идеи вынашивал в связи с этим он как куратор Росархива. Но к тому времени, когда появилась возможность рассмотрения этого вопроса на заседании Правительства, Полторанин уже не являлся вице-премьером.

Выявление и рассекречивание комплекса важнейших архивных документов для Конституционного суда не привели к созданию стройной и эффективной системы открытости российских архивов. Это была политическая акция, использовавшая преимущества в доступе к самым секретным архивам России одной стороны для достижения пусть благородных, но всего-навсего политических целей. Ее непоследовательность и противоречивость стали очевидны, когда на архивы России обрушился спровоцированный этой акцией поток запросов, прежде всего зарубежных пользователей с требованиями предоставления других документов аналогичного характера. Архивисты приняли на себя вал этих требований, и, не имея возможностей их удовлетворить, вынужденные давать отказы, стали «крайними».

Примечательно, что и сегодня ретроспективно их стараются поставить в такое же положение. В представлении Буковского, российский архивист образца 1992−1993 гг. – это жалкое детище советского строя, раб, привыкший подчиняться только силе, трусливый и жадный до денег, который в мрачной архивной храмине, показывая свою значимость, стремится всячески унизить пользователя. «Великий гуманист», оплакивающий гибель 60 миллионов соотечественников, утомленный попытками получить доступ в российские архивы, вдруг с вожделенным наслаждением мечтает расстреливать группами архивистов. Замысел, достойный человека, который в послеавгустовской чехарде и эйфории смог увидеть среди архивистов только типажи А.С. Грибоедова и М.Е. Салтыкова-Щедрина.

Использование преимуществ в доступе к архивным документам любой политической силы является реальной угрозой информационной безопасности любой страны. Оно служит питательной средой для попрания кодекса профессиональных норм историка-архивиста, порождает цинизм и прислужничество, в конце концов, взрывает стабильность общества и не способствует постижению правды и истины истории.

Сокрытие архивных документов является столь же важным политическим приемом, как и выбор моментов их легализации. Архивистам трудно представить, чтобы о хранившихся в архиве Политбюро ЦК КПСС оригиналах пакта Молотова-Риббентропа и постановления Политбюро ЦК ВКП(б) о расстреле пленных польских офицеров не знало высшее партийное руководство, хотя бы на уровне первых (генеральных) секретарей. Можно привести, по меньшей мере два аргумента, подтверждающих это утверждение. Во-перых, оба названных документа имели важное значение во внутриполитической борьбе: первый – для компрометации Молотова (не случайно в начале 1950-х гг. он был изъят из архива МИД СССР и передан в архив Политбюро), второй – для демонстрации бериевских преступлений. Во-вторых, архивисты хорошо знают, что реальная современность обязательно создает ситуации, когда руководству не просто хочется, но крайне необходимо знать подлинную картину факта, события, явления, процесса прошлого, имеющих актуальное значение для современности. Без этого просто невозможно принятие решения, сколь бы циничным или справедливым оно не было. Тема начала Второй мировой войны, тема Катыни – один из кардинальных вопросов международных отношений периода перестройки. Представить себе, чтобы М.С. Горбачев, которому выпала нелегкая доля решать эти вопросы в контексте нового мышления, не затребовал эти документы, а сотрудники архива Политбюро решились на свой страх и риск сокрыть их от него, просто невозможно. Объяснить причину их сокрытия Горбачевым не составляет труда: оба документа не только являлись юридическими подтверждениями правильных предложений и догадок, но они, так или иначе, оказывались связанными с КПСС.

В условиях перестройки их легализация означала очередной удар по партии, допустить который ее Генеральный секретарь был в то время не в состоянии.

После августа 1991 г. Ельцин не был связан такой ответственностью. Нет смысла гадать, рассказал или нет ему Горбачев об этих документах. Важнее другое: формально стараниями Пихои и Волкогонова они были обнаружены и, самое главное, легализованы именно в тот момент, когда было необходимо нанести политический удар по встававшей на ноги партии теперь уже российских коммунистов. Не будем гадать, что превысило в принятии такого решения: политическая целесообразность или стремление к правде истории. Объективно присутствовало и то и другое. Историческая наука от этого только выиграла.

На фоне других разоблачительных документов, представленных в Конституционный суд, документы о Катыни и пакте Молотова-Риббентропа стали, пожалуй, самыми зловещими символами прежней политической системы. И все же, как кажется, их внутриполитический эффект оказался меньше ожидавшегося в окружении Президента России: общество привыкло к разоблачениям. Более того, документы по Катынской трагедии породили явно не просчитанную реакцию польской стороны, о чем пойдет речь в другом месте.

У читателя не должно сложиться впечатления о том, что автор, пытаясь связать политику и архивы, видит в такой связи лишь негативный подтекст. Разумное государство ценит в архивных документах не средство политической борьбы, а крупицы драгоценного опыта прошлого, нужного и сегодня, основу для познания обществом самого себя. Чеченская война только подтверждает эту мысль.

В разгар рождественских праздников, 3 января 1995 г. Росархив получил задание из аппарата С.М. Шахрая выявить максимально возможное количество документов по истории взаимоотношений России и Чечни. Архивисты – народ исполнительный, тем более, когда речь идет о жизненно важных для всех россиян событиях. Были вскрыты опечатанные на праздничные дни хранилища, и через несколько дней тысячи страниц ксерокопий уже находились в секретариате С.М. Шахрая. Они не могли не произвести впечатления на тех, кто принимал решение о вводе войск в Чечню. Документы свидетельствовали: с этим народом воевать невозможно, его нельзя победить или обмануть, с ним можно только договориться. Но грозные молнии продолжали сверкать в очах С.М. Шахрая, освещая не дорогу к миру, а путь к очередной исторической ошибке России. По слухам, Шахрай показал эти документы главе тогдашней Администрации Президента РФ С.А. Филатову и министру внутренних дел В.Ф. Ерину, которые, как и Шахрай, были поражены сходством ситуаций ХIХ в. с современностью.
Продолжение следует.