Реабилитация подлогом - «как в кино»

В.П. Козлов, член-корреспондент РАН

Публикация «Личного дневника» Л.П. Берии в трех книгах, казалось, должна была бы стать сенсационным событием в документальном освещении значительной части истории СССР сталинской эпохи. Предваряя публикацию этого документа, его издатель сообщает: «История этой книги началась необычно – как в кино». В самом деле, оказывается один из ближайших соратников И.В.Сталина вел на протяжении 1937 – 1953 гг. дневник, называя его «дружком». Ему он доверял не только свои сугубо личные размышления, но и записи о крупнейших событиях истории СССР, обсуждении и принятии важнейших политических решений, определивших в то время советскую историю, и даже наивысшую государственную тайну страны – создание атомной бомбы.

Возможно ли такое, задается вопросом публикатор и комментатор «Личного дневника» Берии С. Кремлев? И дает положительный ответ на этот вопрос, неизбежно возникающий у каждого читателя этого документального исторического источника. И мы должны согласиться с тем, что такая возможность не может быть исключена. Вели же дневники высокопоставленные царские сановники Х1Х – начала ХХ вв., да и сам последний российский император Николай 11 не был чужд этому увлечению. Правда, то были в своем большинстве сановники-интеллектуалы, желавшие зафиксировать историю сквозь призму своего восприятия происходившего. А тут всего лишь действительно эффективный «сталинский менеджер», прагматик, думавший больше о цели, нежели о средствах ее достижения, тем более о времени. Да и время было не царское – подобного рода документы (о чем Берия знал не по наслышке), случалось, становились свидетельствами не о времени, а обвинения.

Однако все могло быть – терапия души с помощью личных дневников явление известное и не зависимое от служебной, политической и общественной иерархии их авторов.

Но уже «Предисловие публикатора», где рассказывается история обретения им «Личного дневника» Берии, вызывает не просто сомнения в его подлинности, но и рождает уверенную гипотезу о том, что перед нами подложный, т.е. сфальсифицированный по каким-то причинам, документальный исторический источник. Около Кремля, в Александровском саду, на скамейке после странной беседы его передает в 2008 г. Кремлеву седовласый старец «Павел Лаврентьевич». Выступая от некоей группы единомышленников (местоимение «мы» постоянно звучит в его речи), он выказывает похвалу книге Кремлева «Берия. Лучший менеджер ХХ в.», вышедшей в 2007 г., и этим объясняет передачу для издания именно ему «Личного дневника» Берии. В передаче Кремлева это звучит так: «…после прочтения вашего «Берии» я понял, что наконец-то появилась книга, которая позволяет все расставить на свои места. Мне нравится ваша позиция, Сергей Тарасович, вы написали о Берии глубоко и смело. Я бы сказал, что вы написали о Берии в стиле Берии, который не терпел виляния вокруг да около…И я решил, что лучшего варианта, чем вы, не найду. Мы хотим, чтобы вы не просто опубликовали эти дневники, но вдумчиво подготовили их к печати и прокомментировали их» (1, с.9).

Ну что же, вполне нормальная вещь: единомышленник доверил Кремлеву издать «Личный дневник» Берии без каких-либо условий. Он стар и, хотя еще способен на крепкое рукопожатие и ясность мыслей, все же уже не может сам подготовить к изданию этот документальный исторический источник. Поэтому-то «Павел Лаврентьевич» и передает своему собеседнику-единомышленнику «электронную копию дневников». Читатель, как и Кремлев, неизбежно должен подумать, что передаются сканированные копии оригинала «Личного дневника» Берии, которые дадут возможность по почерку автора установить их аутентичность. Но оказывается, Кремлев стал обладателем всего лишь сканов машинописной копии оригиналов страниц «Личного дневника», изготовленной неизвестно кем и когда.

Будущий публикатор этого документального исторического источника, разумеется, знакомый с элементарными правилами археографии и документального источниковедения, демонстрирует свое недоверие к аутентичности электронной копии машинописной копии оригинала. И тогда «Павел Лаврентьевич» показывает ему фотокопии оригинала. «Надеюсь,- говорит он при этом, - вы достаточно знакомы с почерком Лаврентия Павловича, чтобы убедиться, что почерк автора дневника похож на бериевский. Конечно, вы не графолог, но это вам хоть какая-то дополнительная гарантия» (т.1, с.7). Кремлев сообщает, что посмотрев фотокопии, он «увидел знакомую руку». Отлично, фотокопии оригинала должны стать проверочной базой точности передачи текста в электронной копии машинописной копии. Но, увы, «Павел Лаврентьевич» от лица своих друзей заявил Кремлеву, что «мы…не имеем возможности передать вам насовсем ни фотокопию, ни ксерокопию, ни скан фотокопии» ( т.1, с.8). Вопрос: почему же? «Павел Лаврентьевич» объясняет: «там есть пометки, архивные легенды и прочие приметы, которые могут стать существенными для чрезмерно любопытных субъектов. А нам это ни к чему» (т.1, с.8). Кремлев демонстрирует настойчивость: «А оригиналы сейчас где-то имеются?», - спрашивает он собеседника. И получает сухой ответ: «Этого я вам тоже сказать не могу» (т.1, с.8). Странно: все эти «пометки, архивные легенды и прочие приметы» ничего не стоит удалить из «скана» фотокопий «Личного дневника» Берии ради удостоверения его аутентичности по почерку.

Итак, из рассказа Кремлева мы можем выстроить следующую матрицу бытования «Личного дневника» Берии до его обнародывания. В некоем архиве, явно не личном, а государственном или ведомственном, хранилась или даже до сих пор хранится оригинальная, т.е. написанная самим Берией, рукопись его дневника. Некая группа людей сумела однажды изготовить с его большей части фотокопии. Кремлев рассуждает по этому поводу следующим образом: «Вполне могли быть люди, которые относились к Берии лояльно, имели доступ к изъятым у него бумагам и предприняли шаги по их копированию на случай уничтожения хрущевцами или другими подлецами» (т.1, с.8). По этим фотокопиям была сделана машинописная копия. Электронная копия этой машинописной копии загадочным «Павлом Лаврентьевичем» была передана Кремлеву, по которой он и осуществил документальную публикацию, подтверждая ее аутентичность ссылкой на увиденный им по фотокопии дневника почерк Берии. В этой пятиточечной матрице, что ни точка, то вопрос. Где же все-таки хранится оригинал «Личного дневника» Берии? Где находятся фотокопии его оригинала и кто и когда изготовил их? Где находится машинописная копия дневника, кто и когда изготовил ее? Почему Кремлев не представил хотя бы в качестве иллюстрации часть электронной копии машинописной копии дневника? И, наконец, мы узнаем, что Кремлев не сравнил фотокопии оригинального текста дневника с электронной копией его машинописной копии. Более того, странно то, что «Павел Лаврентьевич» категорически отметает любую возможность проведения, как предлагал ему Кремлев, «государственной экспертизы» этого важнейшего документа. «Нет сейчас /в России – В.К./ государства, и не отдам я на его «экспертизу» ничего!», «экспертиза аутентичности по фотокопиям исключена» - засверкав глазами, ответил он Кремлеву, его она «не волнует» (т.1, с.11-12).

В русском языке слово «легенда» имеет многозначный смысл. В первую очередь оно означает предание, не достоверное повествование. Но уже на рубеже Х1Х – ХХ вв. в документальном источниковедении и археографии в России этим словом начали обозначать некие пояснения, обязательные при публикации документального исторического источника – указания на его место хранения, оригинальность или копийность, историю его бытования и обнаружения и т.д. – все то, что удостоверяет аутентичность, т.е. в первую очередь подлинность публикуемого документального исторического источника, даже если в конце концов он оказывается недостоверным. Многословное «археографическое» легендирование «Личного дневника» Берии, предпринятое Кремлевым, на самом деле представляет собой не легенду в ее археографическом смысле, а легенду в ее основном толковании как не достоверное повествование, хуже того - сознательную и преднамеренную ложь. Иначе говоря, гипотеза о том, что «Личный дневник» Берии представляет собой документальную фальсификацию получает веское подтверждение.

Однако Кремлев вместе с «Павлом Лаврентьевичем» предлагает читателям поверить в подлинность «Личного дневника» Берии. «Павел Лаврентьевич» советует Кремлеву: «Берите то, что я вам даю, если желаете, и сопоставляйте хронологию, психологию, фактологию и все, что вам угодно, в рукописи с известными историческими фактами. И сами решайте – аутентична она или нет» (т.1, с.10). Ну что ж, послушаем совета «Павла Лаврентьевича» и пройдемся по страницам «Личного дневника» Берии с карандашом в руках, сравнивая его записи с действительно подлинными документальными источниками.

Важнейшим из них, можно сказать ключевым, являются опубликованные «Тетради (журналы) записей лиц, принятых И.В. Сталиным» в 1924 – 1953 гг. (далее – Журналы Сталина) – документальный источник подлинный и достоверный .

Журналы Сталина дали фальсификатору точную хронологию приемов Сталиным Берии за 1938-1953 гг., а именно записи об этом составляют основу «Личного дневника». За это время Берия не менее 1485 раз посетил кабинет Сталина – почти каждый день, а иногда в течение суток и несколько раз. Это красноречиво свидетельствует о том, что Берия был действительно одним из ближайших соратников Сталина, вместе с которым они делали вполне реальные дела. «Личный дневник» Берии зафиксировал лишь часть таких посещений, хронология которых безупречна и совпадает с записями в Журналах Сталина.

Символично, однако, отсутствие в «Личном дневнике» Берии записи о заседании Политбюро ЦК ВКП(б), на котором было принято решение о внесудебной расправе с пленными польскими офицерами. В Журналах Сталина это заседание с присутствием на нем Берии зафиксировано. Понятно отсутствие записи об этом важнейшем событии в «Личном дневнике» Берии: его публикатор все документы об этом походя называет «фальшивками». А затем даже заставляет Берию в его дневнике возмущаться гитлеровской политической и идеологической «провокацией». «Похоже,-записывает, якобы, Берия в своем «Личном дневнике» о находке в Катыни трупов расстрелянных поляков,- это те поляки, которые разбежались от нас при оставлении Смоленска. Им надо было идти в тыл самостоятельно, а они остались у немцев. Что ж, свое они получили. Эта публика всегда заявляла, что лучше быть мертвым, чем красным» (т.2,с. 111). Для Кремлева именно эта запись Берии является «Важным подтверждением того, что и так, впрочем, сегодня ясно любому объективному аналитику: польских военнопленных расстреляли не сотрудники НКВД в 1940 г. по решению Политбюро, а немцы в 1941 г., чтобы обеспечить себе в удобный момент сильный пропагандистский рычаг для осложнения советско-польских отношений и дискредитации Советского Союза во внешнем мире» (т. 2, с. 111). Старая песня, комментировать которую нет смысла после многочисленных документальных публикаций по этому вопросу.

Журналы Сталина дали возможность фальсификатору отразить в «Личном дневнике» Берии не только действительную хронологию посещений Берией кабинета Сталина, но и такие детали как суточное время почти каждого посещения. «Сегодня товарищ Сталин пригласил пораньше, я пришел, он один», зафиксировано в «Личном дневнике» 31 марта 1939 г. (т.1, с.110). И действительно, в Журналах Сталина за этот день прием начался в 16 часов 40 минут с Берии, который пробыл в кабинете Сталина до 20 часов 15 минут (с.255). Запись в «Личном дневнике» от 26 июля 1940 г. сообщает о посещении Сталина: «Только что от него, сидели два часа один на один, потом пришел Шахурин …» (т.1, с.186). Она соответствует Журналам Сталина, зафиксировавшим пребывание в кабинете Берии с 17 часов 5 минут до 20 часов 25 минут, причем, до прихода Шахурина в 19 часов 10 минут Берия действительно беседовал наедине со Сталиным 2 часа 5 минут ( с.308).

Журналы Сталина послужили фальсификатору основой для отражения в «Личном дневнике» составов персональных участников совещаний у Сталина и изменений в них в течение одного заседания. «Личный дневник» буквально наполнен записями типа «потом Коба меня еще задержал одного», «Были только Молотов, Жданов, Георгий /Маленков – В.К./», «Был только Молотов», «Кроме меня был только Молотов», «Сегодня почти час был с Кобой наедине», «Сегодня товарищ Сталин говорил мне, когда остались одни…», «Вчера докладывал Кобе один, при мне вызвал Клима /Ворошилова – В.К./ и Молотова», «Сидели Коба, Клим, Молотов и я

…Потом подошли военные», «Коба заседает с маршалами и генералами, Меня пока не вызывает», «Коба постоянно совещается с военными», «Просидел час у Кобы с Шолоховым…Потом остались одни», «Коба провел совещание по нефти. Собрал всех, было почти 50 человек», «Позавчера Коба провел большое совещание с военными. Нас не пригласил, был только Вячеслав /Молотов – В.К./. Сегодня был у Кобы вместе с Всеволодом /Меркуловым-В.К./», «Только что от Кобы. Были только Вячеслав, Георгий и я» (т.1, с.67,71,78,79,84,96,167,169,174,183,186-187,191,206,253,308). Примеры подобных записей можно было бы продолжать до бесконечности и все они исключительно восходят к Журналам Сталина ( ср. соответственно с.242, 245, 246, 295, 298, 306, 308, 309, 313, 321, 334,335, 355).

Для чего фальсификатору потребовалось систематически сообщать такие детали на протяжении всего «Личного дневника» Берии? Все дело в том, что хроника посещений, время посещений, состав посетителей, менявшийся часто по ходу встреч у Сталина, – это единственные, реальные и достоверные факты, беспристрастно зафиксированные в Журналах Сталина. Указания на них в «Личном дневнике» Берии должны были по замыслу фальсификатора придать публикуемому документальному источнику признаки не только подлинности, но и достоверности. Стремление фальсификатора именно этими деталями подчеркнуть подлинность и достоверность «Личного дневника» Берии невольно превратило Берию в человека, маниакально стремящегося фиксировать не только свое присутствие на совещаниях у Сталина, но и присутствие других своих товарищей, да еще и отмечать последовательность их приходов и уходов в пределах одного совещания. «Выдающийся менеджер», оказывается, не гнушался примитивным личным филерством.

Таким образом, очевидно, что одним из источников фальсификации «Личного дневника» Берии стали Журналы Сталина, причем, фальсификатор не смог скрыть не только их использование, но и невольно выдал свою зависимость от них.

Однако в руках фальсификатора были не только опубликованные Журналы Сталина. Ко времени изготовления подлога в его распоряжении находились многочисленные документальные публикации подлинных документальных источников, которые он использовал при изготовлении «Личного дневника» Берии. И надо отдать должное фальсификатору за его усердие: им несть числа. А потому, жалея себя и читателей, ограничимся всего несколькими примерами.

Запись от 24 декабря 1941 г. в «Личном дневнике» Берии сообщает: «Разбираюсь с старыми завалами. В октябре прошли материалы из Лондона по работам в области атомной энергии… Якобы уже идут серьезные работы. Сообщают, что сила взрыва будет в огромнейшей степени больше чем обычной взрывчатки…Пока Кобе ничего докладывать не буду, пока не до этого и надо разобраться. Может брехня, Посмотрим» (т.2, с.314). Эта запись представляет собой ничто иное как фальсифицированную интерпретацию подлинного комплекса документов, опубликованных в документальной публикации «Атомный проект СССР» (т. 1, ч. 1, с. 239-245). Эта же публикация (т. 11, кн.2, с. 440-444) стала, например, источником части записи в «Личном дневнике» за 28 февраля 1946 г.: «Год занимаюсь Ураном, настое…ли склоки с учеными. Мешик сообщает: возникли осложнения по академику Семенову, Не могут договориться, как его использовать…» (т.3, с.15). Запись от 17 апреля 1946 г. о заседании Специального комитета при Совете Министров СССР по атомной бомбе ( кн.3, с. 21-22) представляет собой пересказ соответствующего протокола заседания Спецкомитета от 13 апреля 1949 г. (т. 11, кн. 1, с.90-91).

Запись от 13 октября 1941 г. в «Личном дневнике» Берии сообщает о некоем «большом разговоре» у Сталина: «Снова доказывал Кобе, - пишет, якобы Берия, - что взрывать город /Москву-В.К./ и уходить не дело. Ни х…я мы толком не взорвем, потому что опыт уже есть, когда отходим, бардак… А надо крепче организовать оборону на случай уличных боев…» (т.1, с.306). Тут в распоряжении фальсификатора находился уже иной источник – многотомная документальная публикация «Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне» , где помещены «Постановление Государственного комитета обороны о проведении специальных мероприятий по предприятиям г. Москвы и Московской области» от 8 октября 1941 г. (т.2, кн.2, с.185-186) и «Записка комиссии по проведению специальных мероприятий в Государственный Комитет Обороны с представлением списка предприятий г. Москвы и Московской области, намеченных к уничтожению» от 9 октября 1941 г. (т.2, кн.2, с.196-197). Эта же публикация (т..111, кн. 1, с.27) легла, например, в основу записи «Личного дневника» Берии от 7 января 1942 г.: «Руки до чего доходят, до чего не доходят. Хорошо напомнил Рогов. Надо исправить. Флот на особистов смотрит еще хуже чем армия. Раздолбаи.

Флотская разведка работает х…во, лодки гибли не пойми от чего, а они все флотские традиции. В задницу ваши традиции. Вам отдавали лучших людей…Ну ладно, это дело мы быстро укрепим и наладим» (т.2, с.12).

Использование документов этих двух документальных публикаций при фальсификации «Личного дневника» Берии прослеживается достаточно часто. Названные три источника фальсификации и еще много других дали возможность фальсификатору, прикрываясь подлинными документальными источниками, сфальсифицировать и «дневниковые записи» Берии, характеризующие его уже как человека, личность, государственного деятеля. Перед нами предстает не столько убежденный коммунист, сколько прагматичный государственный деятель, для которого, впрочем, нет крепостей, которые он не может покорить, благодаря своей неукротимой энергии, блестящим организаторским способностям, умению подбирать и мобилизовывать людей. Он выше всех членов Политбюро ЦК ВКП(б), исключая Сталина, перед которым преклоняется, видя его слабости (например, подозрительность), он уважает Молотова и немного Маленкова, презирает Хрущева и т.д. Иначе говоря, перед нами достойный преемник Сталина, реальными делами и стратегическими размышлениями доказавший свое право на это. Эдакая динамо-машина, готовая после смерти Сталина раскрутить СССР в благополучное будущее.

Таким образом, «Личный дневник» Берии представляет собой компиляцию трех пластов информации: 1) документальных свидетельств подлинных и достоверных документальных исторических источников; 2) документальных свидетельств, представляющих собой попытку фальсификатора реконструировать некоторые события, невнятно, а то и вовсе не отраженных в подлинных и достоверных документальных исторических источниках, т.е. создать некую гипотетическую модель действительно произошедшего прошлого, которой фальсификатор придает достоверность, облекая ее в записи бериевского «дневника», и 3) полностью сфальсифицированные записи, касающиеся, якобы, бериевских оценок происходящего, его намерений, действий, черт характера. Первый пласт информации, в части, прежде всего касающейся хронологии записей «Личного дневника» Берии, имеет стопроцентное соответствие с действительно произошедшим.

Второй пласт – реконструкционный – может быть принят во внимание, особенно в очевидных случаях, как некое свидетельство творческих потуг фальсификатора восстановить тот или иной факт, событие, явление прошлого на основе подлинных, в большей части опубликованных документов. Если бы этот пласт был бы представлен в форме статьи, монографии, он мог бы стать историографическим фактом. Облеченный же в «дневниковую» форму, он не имеет ровно никакого научного значения. Тем более такового значения не имеет третий, условно говоря, «личностной» пласт информации о Берии, идущий от Берии, – здесь мы видим не домысел, часто рождаемый увлеченностью идеей, а исключительно сознательную фальсификацию.

Нам осталось ответить на два вопроса, связанные с этим документальным подлогом: кто его автор и зачем он это сделал? Автора подлога выдают легенда об обнаружении «Личного дневника» Берии, комментарии к его тексту и книга «Берия. Лучший менеджер ХХ века». Все эти три документа едины по своей идейной заданности, в ряде случаев они дополняют друг друга. Автор двух из них не скрывает свое имя. Это Кремлев. Не случайно в своем предисловии к публикации он делает важное заключение: «Должен сказать, что работа по подготовке дневника Л.П.Берии к печати лишь укрепила те мои выводы, которые я сделал ранее относительно Берии и его эпохи» (т.1, с.29). Следовательно, и третий документ – «Личный дневник» Берии – есть результат умоделия того же человека. Два мотива подвигли его на документальный подлог: продемонстрировать читателю «Личным дневником» Берии образ человечного государственного деятеля, пекущегося о благе страны, переживающего за свои и других ошибки – с одной стороны, и подложным документальным источником, обнаруженным, якобы, после выхода его книги «Берия. Лучший менеджер ХХ века», подтвердить всю систему общих и частных заключений о деятельности этого человека в этой книге – с другой.

Фальсификация Кремлева полностью соответствует типологии подлогов документальных исторических источников. Например, чтобы исключить натурную демонстрацию подлога – подлинную рукопись дневника Берии – он изобретает достаточно примитивную и простодушную легенду о ее бытовании. Похожими легендами сопровождались подлоги Х..Х. Дабелова, Д.И. Минаева, А.Р. Раменского и др .

Как и в случае с другими документальными подлогами, например, «Дневником А. Вырубовой» , фальсификатор не смог скрыть своей зависимости от подлинных документальных исторических источников. Не ново и стремление фальсификатора с помощью «вновь найденного документального источника» придать больший авторитет своим прежним наблюдениям и выводам – к такому приему прибегали, например, Д. И. Минаев, изобретший «Сказание о Руси и вещем Олеге», Ю.П. Миролюбов, создавший «Влесову книгу».

Говоря языком современного документального источниковедения, «Личный дневник» Берии – это очарованный текстовой легендированный подлог конвойного типа. Если руководствоваться первой формулой типологии документальных фальсификаций – формулой целедостижения (инициация подлога+изготовление подлога=цели подлога) – становится очевидной цель, которую преследовал фальсификатор: реабилитация Берии, а через него – сталинизма вообще.

В задачи автора не входит оценка сложнейшего периода нашей истории, связанного с именем Сталина. Тут что ни событие или явление, то не только методология или идеология, но и еще такие общечеловеческие понятия как мораль и нравственность. Последние два понятия имеют отношение не только к эпохе Сталина, но и к нашему времени. Масштабы и эффективность деятельности Берии не могут не вызывать уважения, если только мы способны забыть их цену. Во всяком случае для Кремлева этой цены не существует: подумаешь, восклицает он о 18 тысячах расстрелянных в 1937-1938 гг. в Грузии, – всего 4 расстрелянных на тысячу жителей (т.1, с.36). Впрочем, и здесь возможны споры. Важно только, чтобы они были честными у всех участников и без фальшивых доказательств вроде «Личного дневника» Берии. Этот фальшивый документальный исторический источник опасен тем, что вносит асимметрию в документальное наследие истории СССР и в конечном счете является и ее фальсификацией. Впрочем, для пытливого историка «Личный дневник» Берии сохраняет свое источниковое значение как одно из документальных свидетельств оправдания сталинизма в наше время. И как желание (упаси нас Бог) предложить современному руководству России средства достижения цели модернизации России, использовавшиеся, вероятно, действительно самым эффективным сталинским управленцем.