Российские архивы: проблемы доступа и использования

Автор: В.П. Козлов

Российские архивы: проблемы доступа и использования*

В.П. Козлов, член­корреспондент РАН

  • Выставочная деятельность архивов в России, создание их современной концепции
  • Обеспечение социально­правовых запросов граждан

Продолжение. Начало см. «Делопроизводство», 2011, № 1, 2, 3, 4. 2012, № 1

Во всех советских нормативных документах по архивному делу в разделах, связанных с формами использования архивных документов, неизменно указывались их выставочные экспозиции. И нельзя сказать, что российские архивы не стремились к тому, чтобы игнорировать эту форму пропаганды истории и значения своего дела перед бщественностью. Уже в 20­х годах прошлого века выставки архивных документов получили широкое распространение. Как правило, они готовились к памятным событиям отечественной истории, юбилейным датам и рассматривались как важные политико­идеологические мероприятия. Случалось, что архивисты в целях пропаганды своего дела предлагали публике познакомиться с подборками уникальных и особо ценных документов Архивного фонда страны.

Долгое время выставочной деятельности архивов были присущи четыре недостатка.

Во­первых, каждая выставка представляла собой, как правило, всего лишь «мероприятие», приуроченное к какому­либо событию. Само по себе это не так уж и плохо — архивы, библиотеки, музеи, вообще организации культуры не могут не реагировать на определенные интересы, которыми живет общество в тот или иной момент своего развития, и даже обязаны по определению удовлетворять их в меру своих возможностей, в том числе и посредством выставочной деятельности. Например, было бы странным не отмечать выставочным рядом «круглые даты», связанные с победой в Великой Отечественной войне, — что как не документ способен оказать и познавательное, и эмоциональное воздействие и на участников этой войны, и на тех, кто знает о ней из книг. Но именно эта нацеленность выставочной деятельности архивов на юбилейность, на
«мероприятие» ограничивала просветительский потенциал архивных документов, лишала возможности тематического разнообразия их демонстрации.

Во­вторых, в архивах страны напрочь отсутствовала столь тщательно развитая в музейном деле культура подготовки выставок, культура экспонирования архивных документов.

Помню, как в декабре 1991 года в день официальной презентации РГАСПИ мы постарались изумить ее участников показом ранее недоступных документов Ленина, Сталина, Коминтерна, Политбюро ЦК ВКП(б). Сотни таких документов были буквально навалены в неуклюжих витринах. Ошеломляя посетителей новизной, доступностью ранее закрытой информации, экспозиция в еще большей степени подавляла их своей сумбурностью, хаотичностью представленных событий прошлого. Даже попытка упорядочения этих сотен документов по определенным тематическим разделам не спасла дела: история страны в ХХ веке предстала сплошным хаосом, маловразумительным набором ранее неизвестных фактов.

В­третьих, в отличие от музейных работников архивисты почти напрочь многие годы игнорировали принцип комплексности формирования выставочных экспозиций — дополнение документального ряда музейными предметами, которые очень часто оказываются тесно связанными друг с другом и дополняют друг друга, придают архивной выставке большую зрелищность.

И наконец, в­четвертых, выставочной деятельности архивов было присуще недостаточное внимание к тому, что сейчас называют пиар­кампаниями в СМИ. По этой причине архивные выставки оставались своего рода «междусобойчиками» архивистов, носили кулуарный характер и к тому же, учитывая меньшую публичность архивов в сравнении с музеями и библиотеками, были попросту малодоступны широкой публике (в большинстве построенных в советское время зданиях архивов выставочные залы вообще не предусматривались).

Уже в первой половине 90­х годов ХХ века в выставочной деятельности российских архивов наметился перелом. Большая заслуга в этом принадлежала директору ГАРФ
С. В. Мироненко. Активно и справедливо для повышения авторитета возглавляемого им архива эксплуатируя модную тему жизни и гибели императора Николая II и его семьи, он стал инициатором и соорганизатором ряда совместных с крупными музеями страны выставок, в которых документы так называемого «Романовского архива», прежде всего богатейшие коллекции фотографий, не только не терялись среди музейных экспонатов, но и оказывались своеобразной «изюминкой» экспозиций. Одна из таких выставок — в Манеже, в открытии которой принял участие Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II, привлекла тысячную публику. Помню, как глядя на толпу, осаждавшую у входа в Манеж, я впервые испытал восторженное чувство гордости за профессию историка­архивиста, за тех наших предшественников, чьими усилиями, несмотря на превратности, был сохранен «Романовский архив», и теперь, сбросив броню закрытости, открывал россиянам немудреные тайны жизни последнего российского императора и его семьи, остававшиеся недоступными даже их современникам.

Тем временем приближался 1995 год — год 50­летия Победы в Великой Отечественной войне. К этому времени благодаря серии удачных выставок, проведенных ГАРФ, мы уже почувствовали, что для архивов России выставки действительно могут стать важным средством пропаганды исторических знаний и в неменьшей степени — способом утверждения в общественном сознании важности архивов. Поэтому вполне естественно выглядела идея подготовки выставки, посвященной юбилею, под названием «Великая Отечественная война в архивных документах России: взгляд через 50 лет». Досье автора статьи по этой выставке — самое большое из всех досье на все проведенные с тех пор выставки. Но дело не в объеме. Раскрепощенная и свободная мысль архивистов предлагала самые разные и самые противоречивые ее концепции. Их можно систематизировать по трем группам. Первая, традиционная, предполагала показать документы по избитой: Великая Отечественная война — это сплошной подвиг советского народа, везде и в каждый ее день. Вторая, формировавшаяся под воздействием радикальных демократических идей, исходила из того, что Великая Отечественная война есть результат и следствие преступлений сталинизма. Выставка, по замыслам сторонников этой группы концепций, должна документально показать эти преступления, начиная от сталинского сговора с Гитлером пактом Молотова — Риббентропа и кончая бессмысленными репрессиями советской власти в отношении граждан СССР, оказавшихся в фашистской неволе.
Автор статьи предложил тогда иное видение Великой Отечественной войны в архивных документах. В самом начале 50­х годов в глухие зимние вечера в деревенской избушке, когда еще не было телевизора, а скромный радиоприемник казался необычайной и недоступной роскошью, ему довелось слушать рассказы о войне своего отца П. Е. Козлова. Уже готовый «дембель» в 1941 году он испытал горечь отступления от Севастополя к Туапсе на расшатывавшемся паникой от налетов фашистских самолетов военных и гражданских пассажиров корабле «Волга­Волга». (Спустя много лет судьба уготовит мне встречу с командиром одного из торпедных катеров, охранявших этот корабль, — им окажется заместитель Председателя РОИА М. В. Стеганцев.) Потом были Бухарест, Будапешт, Берлин. На рейхстаге в Берлине отец оставил свою фамилию, которая, кажется, по странным причудам судьбы сохранилась как будто для того, чтобы спустя десятилетия я смог ее обнаружить и рядом с ней сфотографироваться (еще одно пересечение времен).
Тогда, в 1994–1995 гг., вспоминая военные рассказы отца, автор статьи всякий раз поражался их обыденности. В них не было никакого героизма, скорее какая­то неизбывная, непередаваемая словами печаль. Простая истина: война, даже победоносная и справедливая, — это всегда беда, горе для людей, для человека, будь он на фронте, в тылу, на оккупированной территории, в плену.

Именно эта идея и была положена в основу концепции задуманной выставки. Разумеется, концепция предполагала экспонирование и наиболее важных, судьбоносных для истории человечества и народов СССР документов, начиная от пакта Молотова — Риббентропа и кончая одним из подлинных экземпляров Акта о капитуляции Германии.
Одной из особенностей концепции было намерение привлечь к ее реализации не только документы высшего звена партийного и государственного руководства из Архива Президента Российской Федерации, архивов ФСБ, МИД, МО, а также трофейные германские документы, но и материалы 22 региональных государственных архивов. По общему замыслу, это давало возможность показать, как в реальных условиях реализовывались важнейшие партийно­государственные решения по эвакуации, организации жизни тыла, жизни на оккупированной территории.

Нельзя сказать, что принятая концепция была встречена с энтузиазмом всеми. Отпугивала прежде всего сложность ее реализации через архивные документы и в первую очередь их подбор. Где­то к началу 1995 года мы почувствовали, что подготовка выставки в задуманном формате забуксовала. Решительно отстранив меня от кураторства, Р. Г. Пихоя взял все дела в свои руки, избрав один из вариантов второй группы концепций.

Выставка имела большую прессу. Однако для нас было обидно, что она в глазах СМИ представлялась не как дело рук архивистов, а как мероприятие Третьяковской галереи, разумеется, очень много сделавшей для ее подготовки. Кстати говоря, точно так же посетителям и СМИ представлялись и другие архивные выставки, проводившиеся нами в те годы в Манеже или Политехническом музее. Стало ясно, что без собственного выставочного зала архивисты так и останутся даже не равноправными партнерами музеев с раскрученным брендом, а их своеобразными пасынками.

Создание собственного Выставочного зала федеральных архивов затянулось на несколько лет. Его торжественное открытие было приурочено к выставке, посвященной 200­летию установления дипломатических отношений между Россией и Швейцарией, архивная служба которой выделила специальные средства на приобретение выставочного оборудования, о чем всегда будет напоминать специальная табличка на одной из стен выставочного зала.

Уже очень скоро Выставочный зал федеральных архивов занял свою неповторимую нишу среди организаций культуры Москвы. Оснащенный достаточно современным выставочным оборудованием, наладивший тесные связи со СМИ, он активно включился в пропаганду исторических знаний. Шесть­семь выставочных проектов в год, абсолютно публичных и бесплатно доступных, стали серьезной и по существу ранее неизвестной дополнительной нагрузкой на федеральные архивы, сотрудники которых с творческим энтузиазмом приняли ее на себя.

Как правило, такие выставочные проекты отличает несколько важных особенностей. Во­первых, это межархивные выставки, в которых принимают участие не только федеральные архивы, но и архивные службы МИД, ФСБ, МО, других ведомств. Во­вторых, для них стал обязательным принцип комплексности: дополнение архивных документов музейными предметами и книжными изданиями, а при необходимости и возможности — аудиовизуальным рядом.

В­третьих, после поисков, удачных и неудачных решений выставочный зал постепенно приближается к реализации главной задачи — как языком подлинного документа, не всегда зрелищно выигрышного в сравнении с музейным экспонатом, раскрыть идеи выставки и, заинтересовав, даже заинтриговав ими посетителя, заставить его не только смотреть на архивные документы, но и читать их.

В разрешении этой задачи уже с самого начала работы Выставочного зала федеральных архивов обозначились два подхода.

Первый из них, с легкой руки СМИ названный объективистским, исходит из того, что архивная выставка предполагает демонстрацию основных документов, связанных с темой выставки без или с помощью художественного оттенения определенных фактов, отражающих проблематику заявленной темы выставки.

В этом случае историк­архивист, исходя из своего понимания принципа беспристрастия освещения прошлого с помощью документов, становится как бы над его разными историческими реконструкциями, существующими в литературе и общественном сознании. При таком подходе главным является демонстрация документов, отразивших основные события, явления и процессы, связанные с темой выставки. «Сам смотри, сам думай и сам делай для себя выводы» — приблизительно так можно сформулировать девиз данного подхода. Этот подход мы попытались реализовать при подготовке выставки «1953 год. Между прошлым и будущим», посвященной 50­летию со дня смерти Сталина.

Идея этой выставки возникла в 2000 году. Тогда же было придумано и ее название, совсем отличное от того, которое в конце концов было принято. Первоначально она называлась «1953 год: грань эпох». Нам казалось тогда, что смерть Сталина стала неким рубежом в истории нашей страны — потому и появилось слово «грань». Это слово всем понравилось, но уже в ходе разработки концепции выставки возникли большие и оправданные сомнения. Первое сомнение: если смерть Сталина — это «грань», то грань чего — «эпохи» сталинизма, продолжавшейся едва ли не до начала перестройки, а то и до 1991 года, или все же грань «эпох», определившая в конечном итоге расставание страны с коммунизмом?

В конце концов, эта выставка состоялась под достаточно нейтральным названием, вызвав большой общественный резонанс. Ее устроители языком основополагающих документов, созданных высшими органами партии, государственной власти и управления СССР, а также рядовыми гражданами в разных обстоятельствах и по разным поводам попытались представить не только основную канву событий на протяжении приблизительно десятилетия, но и состояние, развитие и завершение важнейших явлений и процессов в нашей стране рубежа пятидесятых­шестидесятых годов прошлого века.

Другой подход к организации архивных выставок предполагает их агрессивную воспитательную и идеологическую направленность, способную однозначно сформировать у посетителей определенную оценку факта, события, явления, процесса прошлого. Именно такой подход был использован нами при подготовке выставки «Агония Третьего рейха», где подбор документов и музейных экспонатов был призван показать неизбежность расплаты за совершенные гитлеровцами преступления, в том числе с помощью показа атмосферы страха, безысходности, ужаса в логове Гитлера в последние дни существования Третьего рейха. Такая концептуальная направленность подбора экспонатов изначально была беспроигрышной, тем более в России. Однако она не устроила корреспондента одной из германских газет, бесцеремонно задавшего мне, правда не публично, вопрос приблизительно такого содержания: расплата состоялась, но согласитесь, она была над телами Гитлера и его ближайших соратников, но не над их духом.

Признаюсь честно, автор статьи не был способен понять логики этого вопроса­комментария немецкого журналиста. Действительно, Гитлер, Ева Браун и иже с ними ушли из жизни добровольно, обставив свой уход соответствующими поступками и документами. Но. Во­первых, почему же они не решились продемонстрировать и даже попытаться отстоять силу своего «духа» публично, перед лицом международного сообщества, которое безусловно предложило бы им тот же самый исход из жизни? Во­вторых, неспособные даже не на покаяние, а хотя бы на объяснение не только перед всем человечеством, но даже и перед своим народом за все причиненное ими зло, они искренне надеялись на то, что их смерть когда­нибудь будет объявлена мужественным шагом и что они не обречены на вечное проклятие. Эта маргинальность мышления свой­
ственна и современным террористам. Разумеется, маргиналы были, есть и будут во все времена. Они даже способны на короткое время одерживать малые и совсем не малые победы. Третий рейх и был одной из таких побед маргиналов в истории человечества, обрамив эту победу скорбным венком миллионов людских жизней. И, как не раз до этого, люди Земли при всей разделенности их разными общественно­политическими системами, разным пониманием и отношением к жизни, разными религиями и еще многим, многим разным, смогли объединиться и достойно воздать должное новым маргиналам. Поэтому­то у их лидеров не было шансов не только на физическое спасение, но и на современное и будущее воспевание. Своим лишь кажущимся «героическим» уходом из жизни они всего­навсего играли спектакль маргиналов, рассчитанный на маргиналов.

Активная концептуальная трактовка определенной идеи была использована нами и при подготовке выставки «Философский пароход», посвященной высылке большевиками в 1922 году за пределы России выдающихся представителей российской интеллигенции — историков, философов, деятелей естественных и технических наук. При разработке ее концепции ход рассуждений был приблизительно таков. В результате революций, Гражданской войны Родину добровольно (или вынужденно, или в силу различных других обстоятельств) покинули сотни тысяч граждан. Руки многих из них были по локоть в крови соотечественников, другие просто не могли в силу своих убеждений принять ту государственную систему, которая победила, третьи торопливо желали устроить, благодаря смуте, свой материальный гешефт вне России, четвертые... и пятые, и десятые — у каждого из них были свои причины покинуть Россию. Но эти причины, эти мотивы в конечном счете реализовывались добровольно, даже тогда, когда по словам поэта­эмигранта Туроверова, россияне покидали свою страну, испытывая воздействие непреодолимой и превосходящей силы вполне натурального боевого оружия — «среди дыма и огня».

Иное дело — «Философский пароход». Его пассажирами оказались граждане уже Советской России, вполне добропорядочные, во всяком случае, хотя бы потому, что никогда не держали в руках трехлинейку или бомбу.
Однако воспитанные на познавательно­просветительском отношении к миру, существовавшем и активно обозначившем себя в России
XIX — начала XX вв. вопреки светской и церковной цензуре, они хотели одного — свободы самовыражения, свободы донесения до граждан своей страны своих мыслей о прошлом, настоящем и будущем.

Но именно этой свободы самовыражения, испугавшись, не пожелали большевики. В оценках эпизода с высылкой российской интеллигенции вслед за Л. Д. Троцким и сегодня иногда приходится слышать о гуманистической сущности случившегося. Дескать, благодаря этому для человечества и России были сохранены выдающиеся деятели и мыслители, успешно затем потрудившиеся на разных поприщах вне пределов своей Родины, поскольку смоги избежать неизбежной для них в России гибели, например в 1937 году. Конечно, это так. Но согласиться только с таким заключением было бы неверно. После Гражданской войны, в которой сабля, трехлинейная винтовка, пулемет «Максим» были по­обывательски понятными аргументами в борьбе противоборствующих сторон, победители в ней увидели перед собой не менее опасного врага. Опасного хотя бы потому, что он почти за десять лет, со времени начала Первой мировой войны, оказался непривычным и менее понятным, но мог стать привлекательным для народа. Этот враг был церковью и интеллигенцией. Нам, сегодняшним, не стоит обольщать себя некоей идеальной сущностью некоторых из их конкретных представителей, но стоит вспомнить, что тогда ни интеллигенция, ни церковь не смотрели на мир сквозь прицел трехлинейной винтовки. Зато к этому были уже приучены их оппоненты, хотя они пока только лишь прицеливались. Они, правда, еще побаивались или пока не решались нажать на курок, но уже были уверены, что рано или поздно сделают это.

В сентябре 2007 года мы открыли юбилейную выставку, посвященную двум российским революциям 1917­го. Время открытия выставки и приуроченной к ней международной конференции было выбрано не случайно — мы как бы подчеркивали свое беспристрастие в оценках Февральской и Октябрьской революций,
не связывая ее ни с одним, ни с другим юбилеем.

На разработку концепции большое воздействие оказала вышедшая в феврале того же года статья А. И. Солженицына, посвященная Февральской революции и вызвавшая большую дискуссию. Дискуссия показала многополярность представлений о причинах, ходе событий и последствиях для России Февраля 1917­го. Статья Солженицына определила концептуальную заданность темы выставки — мифы двух революций 1917 года.

Известен один прием в споре: обозначив предмет спора и постоянно напоминая о нем, на самом деле говорить о совсем других вещах, лишь пересекающихся, лишь соприкасающихся, но никогда не совпадающих с предметом спора. Из последних примеров. Подвиг героев­панфиловцев? Его не было, потому что политрук Клочков никогда не говорил крылатую фразу, придуманную журналистом: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». Нет, говорят оппоненты этой основанной вроде бы на документах истории, такие или похожие слова м о г сказать советский политрук и такой подвиг м о г л и совершить его подчиненные. Одни говорят: нам не нужны мифы в нашей истории, правда важнее и нужнее обмана. Другие, цепляясь за них, утверждают, что они поддерживают национальный дух.

В XVII–XVIII вв. две летописи — Строгановская и Ремезовская — рассказали о двух прямо противоположных версиях гибели покорителя сибирских народов Ермака: одна повествовала, что он утонул под тяжестью своих железных доспехов в водах Иртыша, другая утверждала, что он погиб на поле сражения от сабли врага. Где истина? Карамзин в своей «Истории государства Российского» склонился к первой версии. Один же из его критиков полагал, что п р и л и ч н е е считать, что Ермак погиб на поле боя — так героичнее, а значит, и патриотичнее.

Прошло чуть больше столетия, и новый герой России, Чапаев, согласно известному фильму гибнет не в штыковой атаке против каппелевских отрядов или в окопе рядом с Петькой у пулемета, а, смертельно раненый, тонет в водах Урала. Гениальный режиссер фильма сценарный героизм по крайней мере Петьки соединил с реальной картиной гибели Чапаева.

Величайшая катастрофа российской истории, не сравнимая даже с событиями Смутного времени, — Гражданская война — не смогла породить ни одного живучего мифа. Мифы, о которых пишет А. И. Солженицын в своих «Размышлениях о Февральской революции», вовсе и не были мифами — это были всего лишь старательные идеологические прописи побежденных и победителей в том горниле войны, который они все вместе и затопили.

А миф о крейсере «Варяг», возникший не в самые лучшие для России времена, живет и будет жить, пусть только благодаря замечательной песне.

Миф — это никогда не существовавшее прошлое — факт или событие (явление или процесс прошлого мифологизировать невозможно, поскольку это требует выдумывать сотни и тысячи фактов и событий, через которые они проявляются). Миф — это всегда факт или событие точечное, единичное, однако становящееся не просто общественно значимым, но и общераспространенным.

Есть миф­анекдот, легко внедряющийся в сознание народа и конкретного человека своей естественной духовной связью с национальной культурой. Такие мифы­анекдоты изначально и всеми воспринимаются как выдуманные. Они никогда и никем не оспариваются, раньше живя в устном народном творчестве, а теперь еще и в Интернете.

Миф­анекдот предлагает своего рода игру, театр эстрады. С ним не только невозможно, но и бессмысленно бороться, даже если он откровенно искажает прошлое. Классический пример — серии анекдотов о Чапаеве, погасить которые не смогла даже советская идеологическая репрессивная машина.

Есть миф­мотылек, сгорающий почти сразу в огненном потоке истории. Ну кому даже в лучшие советские годы был интересен миф о А. Ф. Керенском, в женском платье убегавшем из Петрограда? В октябрьские дни 1917 года он, однако, сыграл свою роль, демонстрируя недееспособность и трусливость Временного правительства. Не прижился и художественно оформленный Л. Н. Толстым миф о М. И. Кутузове, якобы в тяжелые для России дни 1812 года положившегося на волю Провидения. Жаль, что Кутузов не успел написать мемуары. Зато Г. К. Жуков, преодолевая паутину и сеть партийной цензуры, смог рассказать, как и почему действует полководец в критические моменты войны.

Есть миф­случай, созданный в угоду сиюминутной политической ситуации, но способный в силу своей выразительности на длительное существование. Из­за своей политической заданности он неизбежно обречен на развенчание, как только поддерживающая его политическая сила слабеет, терпит поражение, а то и вовсе уходит в небытие. Залп «Авроры» или штурм Зимнего дворца в 1917 году — из их числа.

И наконец, есть миф­откровение, миф, связанный с глубинными основами народного сознания, которое всегда — сознательно или инстинктивно — по большому счету желает сохранения и приумножения честно заработанной собственности, справедливости от государства и не желает утраты независимости страны. Прорастая корнями в народное сознание, мифы со временем сами становятся его неразрывной частью. Еще Карамзин писал: «Во всяких старинных летописях есть басни, освященные древностию и самым просвещенным историком уважаемые, особливо если они представляют ж и в ы е ч е р т ы в р е м е н и, или заключают в себе нравоучение, или остроумны». Их вытравить, искоренить невозможно, даже если они в какие­то мгновения своего бытования приобретают в интерпретации своих радикальных поклонников гипертрофированные даже в рамках мифов черты. И не надо посягать на них, потому что в таких мифах скрывается, разумеется, не истина, которую ищет профессиональный историк, не поворачивающаяся то одним, то другим боком «правда» для политически ангажированных искателей прошлого, а высшая, принятая народным сознанием справедливость.

Именно идея справедливости стала своеобразным критерием отбора исторических мифов российской истории, обеспечивая их живучесть. Определение их достоверности — это уже удел не народа, а избранных.

Укоренившиеся в народном сознании мифы, основанные на идее справедливости, составляют частичку его души. Счастливо обнаруженный в начале XIX века «Сборник Кирши Данилова» в избытке содержал эти мифы, называющиеся былинами. Впрочем, историки и филологи немало поработали над тем, чтобы выявить в них и реальную историческую основу. Но применительно к нашим рассуждениям важно отметить, что запечатленные в них образы и события стали частью народного сознания и его представлений о прошлом.

Из всего сказанного видно, что рано или поздно, но часть мифов умирает, становясь предметом исследования как проявление состояния общественного сознания времени своего создания, последующего бытования и угасания, а иногда, по странным причудам истории, и реанимации. Выставка, посвященная мифам двух российских революций 1917 года, и показывала их судьбу.

Без музейных экспонатов и художественного, дизайнерского решения темы выставка архивных документов мертва и лишается как познавательного, так и дидактического воздействия. Архивный документ даже самого важного содержания или сверхзамечательного художественного оформления в подавляющем большинстве случаев чисто зрительно, психологически воспринимается менее эффектно, чем любой музейный предмет. Но и музейный предмет многое теряет без документального сопровождения — здесь форма, первоначальное назначение такого предмета вытесняет его связь с конкретным фактом, событием прошлого. Дуэльные пистолеты Пушкина остаются прежде всего холодным свидетельством оружейного искусства и мастерства начала XIX века, даже если этикетка под ними сообщает, что именно они находились в руках поэта в роковой для него день. И совсем иначе они смотрятся рядом с письмом В. А. Жуковского, рассказывающим о дуэли Пушкина с Дантесом.

Проще говоря, документальное и предметное освещение темы выставки является одним из важнейших условий ее зрительского успеха. В последние годы это все больше и больше стали признавать как архивисты, так и музейные работники. Сегодня практически мы не видим ни одной сколько­нибудь серьезной музейной или архивной выставки, где не существовал бы этот естественный и оправданный симбиоз.

Не менее важным является художественное оформление архивных выставок. Оно призвано сделать более понятными и выразительными для зрителей основные идеи выставки. Яркие акценты в виде картин, портретов, фотографий разнообразят экспозиционный ряд и в случае удачного, ненавязчивого и не самодовлеющего воздействия способны органично продолжать или дополнять документальные материалы — будь то стилизованный «бункер Гитлера», монументальная урбанистическая конструкция, поддерживающая картину И. Е. Репина, посвященную 100­летию деятельности Государственного совета Российской империи, и одновременно ставшая местом размещения архивных документов, или мрачноватые ряды окошек­витрин, уходящих почти в бесконечность, а потому неназойливо напоминающих оконные решетки сталинских тюрем на выставке «1953 год. Между прошлым и будущим».

Достигнутый сегодня Выставочным залом федеральных архивов уровень содержательного и художественного раскрытия проблематики выставок, а также их информационного сопровождения заслуженно снискали ему большую популярность среди москвичей. Замечательно, что его работа стала примером для региональных архивных служб. Архивы России через выставки архивных документов становятся еще более доступными для граждан страны.

Есть одна мало замечаемая до поры до времени сфера деятельности архивов, на самом деле имеющая очень большое значение. Она связана с обеспечением так называемых социально­правовых запросов граждан. Это почти как с нотариатом: заверяя, например, подлинность документов, далеко не каждый человек задумывается над тем, какую роль играют в жизни государства и конкретного человека нотариусы, выполняя скучные стандартные операции.

Исполняя социально­правовые запросы граждан, работники архивов выступают в качестве своеобразных «исторических нотариусов», подтверждая архивными документами стаж работы, заработную плату, награды, а в последние десятилетия, когда российское государство стало более гуманным, — факты репрессий, нахождения в плену, на оккупированной территории, в концлагерях и еще многое другое, чем наградил в прямом и переносном смысле этого слова людей своей историей ХХ век.

Сегодня основным «потребителем» подобной архивной услуги «исторических нотариусов» являются в подавляющем большинстве наиболее обездоленные слои, во всяком случае, российского общества и другие бывшие граждане СССР, к счастью ныне еще живые, — подвергшиеся репрессиям и их потомки, узники фашистских лагерей, угнанные в германскую неволю, а также сотни тысяч иностранных граждан, волею исторических судеб оказавшиеся связанными с российской историей, например в качестве военнопленных.

Обеспечение этих и других «категорий» граждан достоверной и необходимой им архивной информацией делает архивы одним из центров современного гуманитарного процесса. Через архивы государство исправляет свои ошибки и преступления перед людьми либо признает их заслуги перед страной, причем не в отвлеченном, а во вполне конкретном материальном поощрении. Именно поэтому каждый социально­правовой запрос гражданина в архив становится для архивиста символом высокой нравственной ответственности, а поиск и обнаружение необходимых архивных документов — приоритетной служебной задачей, решение которой демонстрирует высший класс профессионализма историка­архивиста.

К сожалению, далеко не всегда эта задача может быть решена. Документальные трудовые и иные биографии людей, на основе которых в первую очередь и обеспечивается их социальная защита, в силу разных причин сохраняются далеко не всегда. Сам по себе поиск таких биографий или хотя бы их «осколков» является иногда своеобразной шахматной партией, требуя немалых знаний и интеллектуальных усилий. Необходима выдержка, деликатность в общении, говоря ушедшим в прошлое понятием, с «просителем», для которого архивная справка о его прошлой жизни является, как правило, последней надеждой для пусть незначительного, но все же улучшения жизни нынешней.

Девяностые годы ушедшего столетия внесли свои особенности в этот традиционный вид архивной работы. В архивы хлынул поток запросов бывших иностранных военнопленных, находившихся в СССР после окончания Второй мировой войны, репрессированных граждан СССР и других государств, их потомков, людей находившихся в фашистской неволе, ветеранов труда и Великой Отечественной войны. Недавнее прошлое проступило сквозь конкретные человеческие судьбы, в основном нелегкие, нередко трагические, которые теперь, с помощью архивов, нужно было хотя бы как­то облегчить в их сегодняшней жизни.

Пожалуй, самой заметной социальной акцией российских архивов в этой части их профессиональной работы стало архивно­информационное обеспечение деятельности Фонда взаимопонимания и примирения, созданного на германские деньги в начале 90­х годов прошлого века. В качестве члена Наблюдательного совета Фонда с момента его образования и до завершения деятельности, мне пришлось координировать всю работу российских архивов по такому обеспечению. Необходимо было подтвердить заявление каждого обратившегося в Фонд о факте его нахождения в фашистской неволе, продолжительность такого нахождения и режим его жизни в неволе (концлагерь, трудовой лагерь, работа в хозяйстве гражданина Германии и т. д.) — от каждого из этих трех групп факторов зависел размер компенсации для выживших после фашистской неволи граждан России. За годы существования Фонда архивисты России исполнили около миллиона запросов, что дало возможность выплатить гражданам соответствующие денежные компенсации. Увы, ответы архивов на запросы граждан в рамках деятельности Фонда далеко не все оказались положительными или были признаны доказательными в силу недостатков документирования этого массового явления времен Второй мировой войны.

На этом незаметном и малоизвестном для современного активного слоя российского общества поле деятельности архивистов были и есть свои скромные подвижники. Один из их наиболее выдающихся представителей — Л. П. Ястребцева, из своих более 80 лет она проработала в архивной службе страны свыше 60 лет. Невысокого роста, худенькая, быстрая и подвижная как ртуть, сохранившая, несмотря на свой возраст, женское очарование, она, кажется, может все — и приветливо поговорить с пожилым человеком, пришедшим в архив за справкой, и быстро найти для него необходимую информацию, а когда в архиве таковой не оказывается, успокоить просителя и подсказать ему иные пути поиска.

И все же, несмотря на энтузиастов типа Ястребцевой, несмотря на все то, что сделано российскими архивами в 90­е годы ушедшего века в архивно­информационном обеспечении социальных интересов людей, сегодня этот участок работы становится все более и более проблематичным. Причина проста — уровень социальной защищенности самих архивистов, которые обеспечивают именно это направление работы архивов. Оно требует особых и очень обширных знаний, которые не компенсируются ни нормальной заработной платой, ни общественным признанием. Потому­то и «вымываются» с этого участка работы архивов самые квалифицированные и надежные архивисты.

Меланхолично констатировать это, значит, не сказать ничего. Борьба Росархива за заработную плату архивистов все эти годы — это эпопея, это драма, это комедия, а, в конце концов, — это позор для государства. В жизни любого сообщества есть разного рода сферы деятельности и обслуживающие их профессии. Профессия историка­архивиста — профессия не массовая. Она уникальна, и человек реализует в ней себя не через год или два, а спустя десятилетия. Утрата этого тончайшего слоя профессионалов, лишенных возможностей нормального материального поощрения, означает реальную угрозу информационной безопасности страны, когда может наступить момент невозможности удовлетворения ретроспективных запросов общества в силу отсутствия надежных специалистов, способных это сделать. И этот момент, особенно на федеральном уровне, уже близок. До него осталось не более десяти лет, в случае если государство не предпримет кардинальных решений по исправлению ситуации.

Источник: Делопроизводство 2 - 2012